Порча - [18]

Или не превратился?

Костров сошел по ступенькам в подвал. Больничного цвета стены, гирлянда лампочек. Кабинет трудов, дальше – подсобка, электрощитовая комната, тир. За углом – желтая дверь.

Странное чувство пробудилось в Кострове. Тревога? Пожалуй, да. Он подумал о помещении под ногами. Темнота, трубы и паутина. И Нечестивый Лик на бетоне.

Лик, перекочевавший в его сны.

Воспоминания о ночном кошмаре окислили слюну во рту.

«Чушь, – подумал Костров, – те потеки на стене давно высохли. Случайно соединившиеся линии – херь собачья – испарились».

В кабинете Тиля пахло стружкой и маслом. Пыль оседала на верстаки, на тиски. Тиль, широкоплечий, курчавый, в синем фартуке и клетчатой рубашке, стоял у стенда с инструментами: ножовками, топориками и молотками.

– Привет, Сань.

Тиль не ответил. Костров кивнул на перебинтованную левую кисть:

– А что с рукой?

– Стамеской поранился.

– Ого. В больнице был?

– Там царапина.

Костров заглянул в глаза учителя. Но увидел не пустоту, испугавшую его шесть лет назад. Не тоску и душевную боль. А… воодушевление?

– Саня, у тебя все хорошо?

– Великолепно. – Тиль наконец оторвался от созерцания инструментов и посмотрел на Кострова. Он улыбался. Костров облегченно выдохнул. – Ты даже не представляешь, – сказал Тиль, – что нас ждет.

– Поделишься?

– Не сейчас. – Толстый палец запечатал губы. – Тсс.

– Это сюрприз? Что-то личное?

– Скоро.

Глаза Тиля сверкали.

– Может, на рыбалку? – предложил Костров. – В субботу отпрошусь у Любы.

– Я занят, друг. Дел по горло.

– Тогда в другой раз?

Тиль молчал, улыбаясь.

«Словно мальчишка, распаковывающий подарок», – подумал заинтригованный Костров.

Марина (5)

– То есть как не спрашивать Ерцова? – Марина удивленно заморгала.

– А вот так, – сказала завуч спокойно. Круглая, с сахарной улыбкой и хитрым блеском за стеклами очков. – Не спрашивайте. Не вызывайте к доске.

Они разговаривали в вестибюле. Большая перемена – стайки детей сновали по этажу.

– Драсьте, Татьяна Сергевна! Драсьте, Марина Фаликовна!

– Здравствуйте, здравствуйте. – Каракуц отвела Марину в уголок.

– Вы зачем Ерцову двойку влепили?

– Он не выучил урок.

– А тема какая?

– Древнерусская литература. Художественные особенности «Слова о полку Игореве».

– И что, обязательно двойку ставить?

– На тройку он не тянул. Смеялся, срывал урок.

– Позвоните родителям. Сделайте так, чтобы тянул. Вы поймите, – Каракуц разгладила складку на блузе Марины, – вы двойку ставите не Ерцову, а Аполлоновой.

– Александра Михайловна-то тут при чем?

– При том! При том, что она – его классный руководитель. А вы ей успеваемость занижаете своими двойками.

– Но не могу же я Ерцову пятерки ставить!

– Зато можете игнорировать. Не замечать. Нет, по части дисциплины – ругайте, конечно. А неуд зачем? Неуд Ерцова – это неуд школе. И вам, вам, педагогу. Как четвертные выводить будем?

Марина замялась, и Каракуц, явно наслаждаясь превосходством над неопытной коллегой, проворковала:

– Вот вы зондируете класс. И сразу же видно, где дурак, а где нет. По глазам, да? Ломброзо читали? Про антропологический тип преступников. А тут антропологический тип дураков.

– Сильно вы – про детей.

Каракуц дернула крошечным ртом.

– Я двадцать лет в школе работаю. Имею право…

– От теорий Ломброзо, – сказала Марина, – один шаг до измерения черепов линейкой. До фашизма.

– Ой, – ощетинилась завуч, – не разбрасывайтесь патетикой. Ломброзо не Ломброзо, а кто к уроку готов, можно вычислить. Ерцов через год пойдет в ПТУ на гроботеса – нужны ему ваши исторические памятники?

– А это не ко мне вопрос, – осмелела Марина, – это к Министерству образования. Не я составляла программу.

– Отлично. – Каракуц сняла очки и потерла нос. – Надумали Аполлоновой отчетность испортить – дело ваше. Но как старший коллега говорю: у учителя троек в портфеле много, а двойки – на крайний случай. Их закрывать потом. Займитесь успеваемостью седьмого. И думайте, прежде чем делать.

«Жаба, – шипела Марина, маршируя по коридору. Передразнивала завуча: – Думайте, прежде чем делать! Ломброзо читали? Жаба!»

В столовой, большой и светлой, звенели вилки, благоухало ванилью. Школьники обедали за длинными столами. Строгого вида учительница младших классов жестикулировала, будто дирижировала оркестром. Оркестр – мал мала меньше – тосковал над кашей.

Марина приметила своих новых подруг у окна: Кузнецову и Кострову. Помахала, встала в очередь. За прилавком суетились поварихи, дородные сестры Зайцевы. Шестиклассники обсуждали солнцезащитные «Рэй-Бэны» однокашника – брендовые они или китайская реплика.

Марина заказала гречку, винегрет и компот, пошла с подносом к окну.

– Ты чего такая смурная? – спросила Люба.

Марина поведала о стычке, шепотом, чтобы не услышали дети, спародировала интонации завуча.

– Вот грымза, – возмутилась Люба.

– Ты только мужу ничего не говори. Решит, что я жалуюсь.

– Это все пережитки прошлого, – сказала Ольга Викторовна, помешивая суп. – Наследие советской системы. Двойки есть, но ставить их не рекомендуется. Ерцов не подготовился – виноват учитель. А на то, что Ерцов один параграф прочесть не в состоянии, я про контурные карты молчу, – всем плевать. Я у него спрашиваю: кто крестил Русь? Ну как, девочки, этого можно не знать в девятом классе? Говорит: Иван Грозный. На кого, спрашиваю, ты равняешься? На Сталина, говорит. Потому что Сталин создал СССР, и при нем Гагарин в космос полетел.