У старушки влажно блестят глаза, руки бесцельно перебирают пуговицы на фуфайке, тонкие губы еще больше сжимаются. Дядька непривычно тих, сидит, облокотившись на руку, и смотрит в окно, рядом гремят пустые бутылки, и лежит недоеденная рыба с растопыренными плавниками, словно собираясь куда-то плыть. Толстухи обмениваются несколькими фразами и тоже молчат.
Вот и Барабинск. Мои соседи копошатся между полок, вытаскивают из-под них вещи, помогают друг другу выносить чемоданы и сумки из вагона, на перроне ласково прощаются, будто бы ехали вместе не меньше недели. Но я знаю: их сблизили этот слепой мальчик, его песня, его, еще не осознанная до конца детским умом, боль. Стою на перроне, а город сияет многоцветием окон, витрин, уличных ламп, и ничто уже не тревожит сердце.
