Поправки - [33]

Однажды вечером Джулия попросила его сесть и выслушать важное сообщение, некий факт, о котором она до сих пор умалчивала, только пусть он, пожалуйста, не сердится, хорошо? Важный факт заключался в наличии мужа, вице-премьера Литвы, маленькой прибалтийской страны. Звали супруга Гитанас Мизевичюс. Так вот, Джулия вышла за него года два назад, но ведь Чип не сердится – не очень сердится?

У нее были сложности с мужчинами, сказала Джулия, а все потому, что она росла без них. Отца – он торговал лодками и страдал маниакально-депрессивным синдромом – она видела лишь раз в жизни и предпочла бы обойтись без этого воспоминания. Мать, служившая в косметической фирме, подкинула Джулию собственной матери, а та упекла ее в католическую школу для девочек. Впервые Джулия всерьез столкнулась с мужчинами в колледже. Переехав в Нью-Йорк, она словно задалась целью переспать со всеми лживыми, склонными к садизму, совершенно ненадежными и невероятно роскошными парнями в Манхэттене. К двадцати восьми годам похвастаться ей было нечем, за исключением внешности, квартиры и стабильной работы (которая, впрочем, сводилась к приему телефонных звонков). Вот почему, познакомившись в клубе с Гитанасом, который отнесся к ней очень серьезно, в скором времени преподнес довольно-таки крупный бриллиант в оправе белого золота и вроде любил ее (не говоря уж о том, что чувак был самым настоящим послом в ООН, она ходила послушать, как он лопочет что-то на своем балтийском наречии на Генеральной Ассамблее), Джулия была просто обязана вознаградить его чувства. Она во всем шла ему навстречу и не стала разочаровывать Гитанаса, хотя задним числом ей казалось, что уж лучше бы сразу разочаровала. Гитанас был значительно старше, в постели очень деликатен (ну, конечно, не как Чип, поспешно добавила она, но все-таки он совсем не плох). Он твердо решил жениться, и в один прекрасный день Джулия об руку с ним переступила порог мэрии. Она бы согласилась даже именоваться «миссис Мизевичюс», если бы это имя не звучало так глупо. Выйдя замуж, Джулия обнаружила, что мраморные полы, черная лакированная мебель и обилие толстого дымчатого стекла в резиденции посла на Ист-Ривер вовсе не так «забавно» вульгарны, как ей думалось. Эта обстановка страшно угнетала, и Джулия уговорила Гитанаса продать квартиру (ею с радостью завладел глава парагвайской делегации) и купить апартаменты, поменьше и более стильные, на Хадсон-стрит, поблизости от хороших клубов. Она подыскала Гитанасу знающего парикмахера и приучила его носить одежду из натуральных тканей. Все шло прекрасно, но, похоже, на каком-то этапе они с Гитанасом не вполне поняли друг друга, ибо, когда его партия (VIPPPAKJRIINPB17, Единственная истинная партия, действительно преданная реваншистским идеалам Казимира Жямайтиса и «независимого» плебисцита 17 апреля) проиграла сентябрьские выборы и отозвала Гитанаса в Вильнюс, чтобы он присоединился к парламентской оппозиции, он, оказывается, ничуть не сомневался, что Джулия поедет вместе с ним. Джулия, конечно, сознавала, что муж и жена одна плоть и что жене должно прилепиться к мужу своему и так далее, однако Гитанас, описывая постсоветский Вильнюс, нарисовал совершенно безотрадную картину: постоянные перебои с отоплением и электричеством, замерзающий водопровод, перестрелки, а из еды чуть ли не сплошная конина. И Джулия обошлась с Гитанасом просто ужасно, так скверно она ни с кем в жизни не поступала. Согласилась поехать с ним в Вильнюс и вроде как села на самолет вместе с ним, в первом классе, а потом украдкой сбежала из самолета, сменила номер домашнего телефона и попросила Иден сказать Гитанасу, когда тот позвонит, что Джулия, мол, исчезла. Через полгода Гитанас вернулся на уик-энд в Нью-Йорк, и тут уж Джулия до конца осознала свою вину. Спору нет, поступок был дурной. Но Гитанас обозвал ее очень грубыми словами и даже ударил, довольно сильно. В результате они пришли к выводу, что не смогут в дальнейшем жить вместе, однако Джулия продолжала пользоваться квартирой на Гудзон-стрит и за это оставалась женой Гитанаса на случай, если ему срочно потребуется убежище в Соединенных Штатах – дела в Литве явно шли все хуже.

Такова была история ее замужества, и Джулия надеялась, что Чип не очень рассердится.

А Чип и не сердился. Напротив, поначалу он не только не огорчился, он был в восторге. Обручальное и венчальное кольца Джулии приводили его в восторг, он настаивал, чтобы она не снимала их в постели. В кулуарах «Уоррен-стрит джорнал», где он порой чувствовал себя недостаточно трансгрессивным, будто в глубине своего существа так и остался благовоспитанным мальчиком со Среднего Запада, Чип отводил душу, намекая на некоего европейского политика, которому он-де «наставляет рога». В диссертации («Стоит ли Он: переживания вокруг фаллоса в елизаветинской драме») Чип подробно писал о рогатых мужьях, под маской современной ученой критики теша себя концепцией брака как собственности, прелюбодеяния как воровства.

Однако в скором времени упоение браконьерством в охотничьих угодьях литовского дипломата сменилось буржуазными фантазиями, в которых Чип самого себя воображал супругом Джулии, ее господином и повелителем. На него накатывали приступы ревности к Гитанасу Мизевичюсу этому драчуну литовцу – тот как-никак добился успехов на поприще политики, и Джулия вспоминала о нем с уважением и чувством вины. В новогоднюю ночь Чип напрямую заговорил о разводе, но Джулия ответила, что ее вполне устраивает квартира («аренда была бы мне не по карману!») и не хочется прямо сейчас подыскивать что-то другое.