Поправка Джексона - [42]

А подпись на каком-нибудь дурацком документе Аленка подделать могла — да за милую душу! Такая она была рисковая, такая легкая на подъем. Вообще — легкая.

Например, она была легко, естественно элегантна, хотя почти ничего себе не покупала. Если кто-нибудь восхищался, скажем, ее замшевой курткой — тогда это было верхом моды — или кашемировым свитером, Аленушка ласково смеялась:

— Да куда ж мне такое укупить? Ведь это бешеных денег стоит! У меня бы просто рука не поднялась, когда кругом столько нужды. Это мне от Таточки моей ненаглядной досталось.

Не то чтоб Таточка тут в пример ставилась… Но хотелось присоединиться к числу дарителей. Подарки Алене со временем стали чем-то вроде вознесения даров паломниками. Хотя чудес никаких в результате не происходило, не считая совершенно чудесных, лучезарных, струящихся, услаждающих душу благодарностей и дифирамбов… Но разве не чудо это? Разве не этого мы все и жаждем? А?

Аленушкины слова были всегда такие гладкие, обкатанные, как речная галька. Хотелось по ним ходить босиком. Хотелось запомнить, спрятать на память особо красивые выражения. Правда, когда переставала журчать и литься ее задушевная юбилейная речь — потому что она обращалась ко всем и каждому так, как будто поздравляла с круглой датой — без этой юбилейной велеречивой поздравительной интимности фраза часто оказывалась не перлом мудрости и не сияющим сердоликом, а самым обычным комплиментом, строительным щебнем блата. И человек, оказавший Алене какую-нибудь полезную услугу, смотрел в изумлении на оставшийся в его руке сереющий и высыхающий камешек.

Хотя — при чем тут блат? Это слово тут некстати, его следует забыть. Блатом занимается грубое, неотесанное быдло. А разочарование — оно длилось только до следующей встречи, до нового потока искренних, задушевных слов.

Потому что — кому ты отдашь свое королевство? Тем, кто изливает на тебя потоки сладкого елея, или той, которая заявляет, что любит тебя — как соль? Уж конечно Регане и Гонерилье, а не придурочной Корделии. Десерт-то нам подороже соли будет.

Кстати говоря, о соли. В еде Алена тоже была неприхотлива, сама практически не готовила, но замечательно разбиралась в кухнях всех народов, так что люди считали за честь пригласить ее на званый обед. Не было большего удовольствия, чем накормить Аленушку чем-нибудь вкусненьким и полюбоваться на ее детскую, радостную реакцию.

Недвижимость она к имуществу почему-то не причисляла. В конце концов, крыша над головой необходима каждому. Да и свалилась ей эта крыша на голову совершенно неожиданно, по завещанию одной престарелой дамы. Эту старушку Алена не только в лучшую больницу пристроила, но и нашла для нее девочку, тихую мышку, убиравшую и таскавшую продукты. Мышка осталась Алене навеки благодарна, потому что тянулась к культуре, а старушка была высококультурная и много ей всего успела порассказать за первые два года, хотя в последние три уже не двигалась и говорить не могла.

Ну вот, а Аленушке досталась эта неожиданная квартира в придачу к той, которую оставил бывший муж. И эти две удалось великолепно обменять. С обменявшейся семьей — и с родителями, уехавшими в старушкину хрущобу, и с молодыми, уехавшими в бывшую мужнину на далекой окраине, Алена в процессе обмена так сдружилась, что ни копейки доплаты с них не потребовала. Даже, как говорила она всем, отказалась бы, если бы предлагали.

И теперь она жила в большой старой квартире с дубовым паркетом, с лепниной на потолке. Своего собственного мужа Алена больше не заводила, хотя кругом всегда толпилось много чужих. У нее жили подолгу люди почти незнакомые. Жили совершенно бесплатно, только помогали с хозяйством, с покупками, с уборкой и с ремонтом, который там требовался, потому что квартира вначале была очень запущенная.

Аленушка много ездила. Оформлялись для нее липовые командировки, а гостила она всегда у друзей или у знакомых друзей. И когда Аленушка появлялась на пороге, радостная, с маленьким чемоданчиком — путешествовала она налегке, до такой степени налегке, что перед возвращением приходилось какой-нибудь дешевый баул для нее покупать, чтоб сложить все подарки, — хозяева всегда были счастливы и сердца их замирали в сладком предчувствии комплиментов…

Алена не представляла себе, что может быть кому-нибудь в тягость, потому что ей самой никогда не в тягость было чувствовать себя обязанной, быть перед людьми в долгу. Благодарность переполняла ее и изливалась безудержно. Интроспекцией и самоанализом Аленушка не занималась, и расчета у нее никогда никакого не было. А если и был, то мимолетный, неуловимый.

Безналичный такой расчет.

И на фоне общепринятого уныния не только приятно, но и поучительно было видеть человека, принявшего раз и навсегда волевое решение радоваться жизни, наслаждаться тем немногим, что дано, и твердо это решение выполнявшего.

Тем более что все знали, как тяжело сложилась Аленина жизнь.

Ее бывший муж эмигрировал и увез с собой их маленькую дочку. И Алена дала согласие, подписала разрешение на отъезд.

А как еще мог поступить в те времена интеллигентный человек? Она пошла на страшную жертву, чтобы ребенок вырос в свободном, цивилизованном, комфортабельном мире.