Поправка-22 - [17]

— Правильно, психи. И поэтому не им решать, псих ты или нет. Согласен?

Йоссариан пытливо посмотрел на доктора Дейнику и попытался начать с другого конца.

— Ну а Орр — псих? — спросил он.

— Разумеется, псих, — ответил доктор Дейника.

— И ты можешь освободить его от полетов?

— Разумеется, могу. Но он сам должен меня об этом попросить.

— Так почему ж он не просит?

— А потому что псих. Его ведь уже несколько раз сбивали, а он продолжает летать. Стопроцентный псих. Разумеется, я могу освободить его от полетов. Но он сам должен меня об этом попросить. Такова инструкция.

— Значит, по инструкции ты можешь его освободить?

— Не только могу, но просто обязан.

— И ты освободишь его?

— Нет. Не получится.

— А что, есть какая-нибудь закавыка?

— Да уж не без этого. Поправка-22. «Всякий, кто хочет уклониться от выполнения боевого задания, нормален», — процитировал на память доктор Дейника.

Была только одна закавыка — Поправка-22, — но этого вполне хватало, потому что человек, озабоченный своим спасением перед лицом реальной и неминуемой опасности, считался нормальным. Орр летал, потому что был псих, а будучи нормальным, отказался бы от полетов — чтоб его обязали летать, как всякого нормального пилота, по долгу воинской службы. Летая, он проявлял себя психом и получал право не летать, но, реализуя это право, становился нормальным и отказаться от полетов не мог. Пораженный всеобъемлющей простотой Поправки-22, Йоссариан уважительно присвистнул.

— Да, поправочка что надо, — сказал он.

— Лучше не придумаешь, — подтвердил доктор Дейника.

Поправка-22, эллиптически замкнутая на себя — по образцу планетарной — система с нерасторжимо сбалансированными парами, была неумолимо логичной и абсолютно самодостаточной. Ее бесподобное совершенство казалось Йоссариану таким же устрашающе законченным, как совершенная бесподобность современного искусства, а современное искусство казалось ему порой таким же сомнительным, как темнота в глазах у Эпплби, про которую толковал ему Орр. Орр уверял его, что у Эпплби темно в глазах.

— Неужели не замечал? — сказал Орр, когда Йоссариан подрался в офицерском клубе с Эпплби. — Точно тебе говорю: у него темно в глазах, только сам он про это не знает. А настоящего-то мира и не видит.

— Как же он может не знать? — удивился Йоссариан.

— А как он может узнать? — с нарочитым терпением переспросил Орр. — Ну как он увидит, что у него темно в глазах, если у него темно в глазах?

Это выглядело ничуть не бессмысленней, чем все остальное вокруг, и Йоссариан решил поверить Орру на слово — тем более что тот вырос в темной глухомани далеко от Нью-Йорка и знал о первобытной жизни с ее первозданной темнотой куда больше Йоссариана, а главное, никогда не врал ему про что-нибудь важное, как делали все йоссарианские свояки и кровные родственники, учителя и духовные наставники, приятели, соседи, газетчики и правители. Йоссариан внимательно обдумал сообщение Орра, а дня через два поделился своим секретом с Эпплби — просто чтобы сделать доброе дело.

— Эпплби, у тебя в глазах темно, — доброжелательно шепнул он, когда они столкнулись возле парашютной палатки перед плевым налетом на Парму.

— Чего-чего? — вскинулся Эпплби, подозревая подвох, потому что Йоссариан давно уже с ним не разговаривал.

— У тебя в глазах темно, — повторил Йоссариан. — Темно, понимаешь? Вот ты этого и не видишь.

Эпплби с неприязненным изумлением воззрился на Йоссариана, молча обошел его и молча залез в джип, чтобы ехать на инструктаж, который проводил в инструктажной палатке суетливый майор Дэнби, собирая там перед вылетом всех ведущих пилотов, бомбардиров и штурманов. Когда джип выехал на прямую дорогу, Эпплби, стараясь, чтоб его не услышали водитель и капитан Гнус, развалившийся с закрытыми глазами на переднем сиденье, вполголоса обратился к Хавермейеру.

— Послушай, Хавермейер, — неуверенно пробормотал он, — у меня в глазах темно?

— Бревно? — удивленно сморгнув, переспросил Хавермейер.

— Да нет, я говорю — у меня в глазах темно?

— Темно? — Хавермейер опять удивленно сморгнул.

— Вот-вот, в глазах. Так посмотри — темно?

— Ты что — псих? — спросил его Хавермейер.

— Я-то не псих, это Йоссариан псих. А все-таки посмотри — темно или нет? Только не скрывай. Потому что мне надо знать.

Хавермейер слизнул с ладони последние крошки козинака, нагнулся к Эпплби и внимательно заглянул ему в глаза.

— Нисколько не темно, — объявил он.

Эпплби глубоко и с огромным облегчением вздохнул. У Хавермейера к носу, щекам и губам прилипли крошки козинака.

— Вытрись, — посоветовал ему Эпплби. — У тебя от козинака даже в ноздрях черно.

— Лучше уж в ноздрях, чем в глазах, — буркнул Хавермейер.

Офицеров пяти ведомых экипажей каждого звена из всех трех эскадрилий возили в грузовиках на общеполковой инструктаж, который начинался получасом позже, а нижние чины — радисты и стрелки — инструктаж вообще не проходили, поэтому их доставляли прямо на аэродром и высаживали у тех самолетов, в которые они были назначены на очередной вылет; тут им и полагалось ждать — вместе с механиками наземного обслуживания — проходящих инструктаж офицеров, а когда те приезжали и, с грохотом откинув задние борта грузовиков, спрыгивали на землю, собравшиеся наконец в единое целое экипажи рассаживались по самолетам.