Попо и Фифина - [16]

Попо представил себе эту картину и подумал, как всё, наверно, было красиво. Но потом он почувствовал печаль. Через раскрытые двери мастерской он увидел вдали развалины этой крепости, и ему стало обидно, что её так долго строили и с таким трудом. Он не мог позабыть тех несчастных людей, которые втаскивали на гору пушки, а потом по десять — двенадцать лет не возвращались домой…

Снова Попо слушал рассказ дяди Жака и теперь уже начинал понимать, что жители острова Гаити были раньше рабами и что они освободились от рабства, потому что боролись. Тогда они и построили эту крепость, чтобы защитить свой остров и свою свободу от французов, которые хотели снова прийти и опять сделать их рабами…

Потом Попо вновь принимался думать о своём подносе, о том, что надо торопиться и не отвлекаться, если он хочет ещё сегодня закончить работу. И он вспоминал слова старика Дюрана: что в узор надо вкладывать свои мысли, всё то, что сам чувствуешь. А чувствовал сейчас Попо грусть. Ему было жалко людей, которые тратили столько лет и столько сил для того, чтобы защищаться от других людей… Он многого ещё не понимал, но всё равно ему было грустно.

Только он не хотел, чтобы на подносе была сейчас видна его грусть. Пусть первый его поднос рассказывает лишь о радости, о счастье! О той радости, с которой он делал собственными руками свою первую настоящую вещь, о счастье, которое будет у людей…

Сумерки уже заполнили мастерскую, когда Попо вырезал на дне подноса последние несколько волн, провёл по ним рукой и закричал:

— Всё, дядя Жак! Всё, Марсель! Я кончил, дедушка Дюран! Смотрите! Вот!

— О, чудесно! — сказал дядя Жак.

Он-то ведь знал, каких трудов стоило всё это его племяннику.

— Молодец, Попо!

— Правда, очень здорово! — сказал Марсель, глядя на парусную лодку, которая была больше похожа на кошку с выгнутой спиной.

— Прекрасно! — подтвердил старик Дюран.

И никто из них не сказал неправды. Ведь все их слова относились не к подносу, а к тому, кто его сделал, и означали эти слова, что Попо «чудесно», «здорово», «прекрасно» поработал. А это было чистой правдой!

— Я очень рад, если вам нравится, — сказал Попо.

Он боялся, что вот-вот заплачет от радости, и он не сделал этого только потому, что вовремя вспомнил про свой возраст и своё положение.

— Ну, — сказал дядя Жак, — раз это твой первый поднос, можешь отнести его домой и подарить маме Анне. И пусть она обращается с ним поосторожней. Ведь это твоя самая первая вещь. Когда подрастёшь, ты сделаешь ещё много хороших вещей, гораздо лучше этой. Но самой первой вещи у тебя больше никогда не будет. Верно? Поэтому она дороже всех драгоценностей в мире.

— Спасибо, дядя Жак, — ответил Попо. — Я скажу об этом маме Анне.

— А ещё никогда не забывай вкладывать самого себя в каждый узор. Помнишь, я говорил об этом? — Это сказал старик Дюран и широко улыбнулся, отчего его лицо стало похоже на плохо выпеченный пирог.

— Я постараюсь, — ответил Попо.

Глава 12. Подготовка к путешествию

Однажды, всё в той же мастерской, где он работал уже немало недель, Попо спросил у Марселя:

— А ты ходил когда-нибудь на маяк, брат?

Марсель покачал головой:

— Нет. Никогда я там не был. Это ведь далеко от города, и мама не позволяет туда ходить.

— Меня тоже одного не пускают, — утешил его Попо. — Но папа Жан обещал мне и Фифине пойти туда с нами на этой неделе… И ты тогда пойдёшь, да?

Но Марсель снова покачал головой:

— Я бы очень хотел. Но в будни нельзя: мы ведь работаем. А в это воскресенье у меня конфирмация[5].

Глаза у Попо широко раскрылись.

— Ты идёшь на конфирмацию? — прошептал он. — У, какой ты большой! А мне ещё ждать и ждать… Тогда я не пойду ни на какой маяк, а останусь и погляжу на тебя… как ты будешь шагать по улице вместе с процессией.

Бедняга Попо знал, что сам он не сможет присоединиться к этой процессии — ведь у него до сих пор не было ботинок. Сколько папа Жан ни трудился, а всё ещё не мог позволить такой роскоши… А кто же пустит в эту процессию босоногого мальчика или девочку? Ясно, никто. Но всё же Попо не хотел упускать такой случай — хоть со стороны, а он обязательно поглядит и на процессию и на Марселя.

Все эти мысли отняли немало времени у Попо, а потом вот что пришло ему в голову.

— Послушай, — сказал он Марселю, — что, если мы будем так работать, так работать, чтобы дядя Жак отпустил нас среди недели?

— Не знаю, — сказал Марсель.

Но Попо не хотел останавливаться на полпути.

— Давай прямо сейчас попросим, — сказал он. — И дадим обещание очень хорошо работать. Вместе попросим, а?

— Давай, — не очень уверенно согласился Марсель.

И ребята пошли в другой конец мастерской, где дядя Жак стоял, согнувшись над низкой скамейкой и придерживая коленом кусок дерева. Плечи его равномерно подымались и опускались: он пилил и поэтому, конечно, не слышал того, что говорили Попо с Марселем, и даже не догадывался, о чём они собирались его просить.

Мальчики хотели подождать, пока дядя Жак кончит пилить, но он увидел их возле своего локтя и сам остановился.

— В чём дело? — спросил он.

Марсель, хоть и был постарше, не решался заговорить первым о таком деле.

— Скажи ты, Попо, — произнёс он.