Попались, которые кусались! - [23]

– Выполняя команду, – говорит Сережа, – собака не должна отвлекаться на посторонние раздражители. Для нее в это время во всем мире существует только цель.

Например, в виде вороны.

Когда мы пришли с занятий, Алешка предложил:

– Дим, а давай я с Греткой на экзамен пойду. Она меня слушается. Мы с ней все команды сдадим. На пятерки. Хочешь?

Заманчиво, конечно. Алешка ей пошепчет что-нибудь в ухо, и Грета преподнесет председателю комиссии букет роз. Или почти необглоданную косточку. Но в списке мы значимся как Дима и Грета. Я объяснил Алешке эти трудности.

– Ладно, – легко согласился он. – Тогда ты – на экзамен, а я – в Кирилловку.

– Это еще зачем? – Я даже испугался.

– Как зачем? Там бои собачьи назначены! – Алешка выдал эту фразу так, будто он сам собирался биться на этой арене как гладиатор.

– Ну и что?

– Я там все разведаю. Потом папе всякие улики на стол брякну, а он их всех… Он им всем… – Алешка даже захлебнулся гневными словами. – Я даже не знаю, что с ними сделать! Знаешь, Дим, когда обижают и обманывают людей, я еще могу потерпеть. А когда животных обижают… Я тогда, Дим, сам зверею.

Тут я с ним согласился. Люди хоть могут возразить или пожаловаться. А животные – они в полной нашей власти. Ни писать, ни говорить не умеют. И защититься им нечем. Только смотрят с обидой своими грустными глазами.

– Значит, так, – сказал я Алешке. – На экзамен с Гретой я пойду один. А в Кирилловку поедем вдвоем.

– Спасибо, Дим. Я так и думал. Ты настоящий старший брат.

Я улыбнулся:

– А ты настоящий младший.

А сам подумал: «Младший вроде старшего».

Мы поехали в Кирилловку. Алешка, наверное, думал, что я на это решился из-за симпатии к Лольке, Дольке и Лельке. Но это не совсем так. Они мне, конечно, симпатичны. Но я подумал обо всех других собаках. О наших доверчивых друзьях, которые тыщу лет нам верно служат неизвестно за что. Когда Гретка подходит ко мне и прижимается к моим коленям своей ушастой головой, я знаю: она ничего у меня не просит. Ни мяса, ни сыра. Она просто хочет сказать, что она меня любит. За что? За то, что я ею командую, иногда ругаю, иногда на нее сержусь? А она, между прочим, позволяет мне все. И никогда не сердится и не обижается, если я не вовремя поставлю ей миску с едой, или опоздаю на прогулку, или очень туго застегну ошейник.

А сколько счастья сразу вспыхнет в ее глазах, когда ей скажешь доброе слово или просто подзовешь к себе, чтобы погладить. И сколько обиды в ее глазах, если оттолкнешь ее в трудную минуту. «Как же так, – думает она, – ему плохо – я ведь чувствую, – я подошла его утешить, поддержать, сказать, что я рядом с ним, а он оттолкнул меня. Или он такой плохой? Да нет же! Просто это ему так плохо. Попробую еще раз».

А вы когда-нибудь так пробовали?

Мама недавно рассорилась со своей верной подругой Динкой (Диной Васильевной). Они о чем-то говорили дружески по телефону, и вдруг мы услышали, как наша довольно мирная мама вспылила:

– Что?! У собак нет мимики? Думай, что говоришь, Динка! А ты заглядывала в собачьи глаза? А ты видела, как собака улыбается? Дура ты, Динка! – И мама грохнула трубку на аппарат.

Потом, правда, когда Грета успокоила ее, мама перезвонила Дине Васильевне и извинилась:

– Ладно, Динк, я погорячилась. У меня психика не в порядке. Как ты сказала? Собачья? Ну, спасибо, это не самое худшее.

Я недавно перечитывал северные рассказы Джека Лондона. Особенно те места, где он пишет о собаках. Об их глазах. В которых почему-то светится какая-то вековая загадка и печальная грусть. Будто собаки знают что-то очень важное для нас, но никак не могут это объяснить. Только глазами. И своей преданностью…

Заманчиво сказано. Есть такая не очень надежная теория о реинкарнации. По этой теории человек живет не одну, а много жизней. В одной жизни он так себе, в другой Наполеон, в третьей, например, дерево.

Не знаю, есть ли в этой теории что-нибудь научное, но знаю точно: злые люди в другой жизни превращаются в скорпионов, а добрые, незаслуженно обиженные, верные и преданные – в собак.

В общем, поехали мы в Кирилловку. Алешка взял зачем-то с собой папин фотоаппарат.

– Дим, – объяснил он, – у нашей милиции очень много дел. Мы должны помочь.

Вот и все объяснение. Алешка когда что-нибудь начинает объяснять, то останавливается на самом интересном или трудном месте. Потому что уверен – дальше сами поймете, здесь все ясно.

Когда мы шли от станции к институту физкультуры, где находился теннисный корт, Алешка мне сказал:

– Смотри по сторонам. И все, что интересно, запоминай.

Попробую. Слева – игровой зал. Справа – большой магазин. Слева – бензоколонка, справа, напротив нее, – фитнес-салон. Массажный зал. Игровые автоматы.

Ну и что тут интересного? На каждом шагу одно и то же.

– Заметил? – спросил Алешка. – Сообразил?

Я посмотрел на него, как на дурачка. Или как дурачок. Алешка это понял.

– Обувной магазин видел?

Я кивнул на всякий случай.

– Название запомнил?

– Еще чего!

Алешка взглянул на меня. С жалостью.

– Как он называется, Дим?

– «Мужская обувь».

Что-что, а терпения ему хватает.

– Он называется, Дим, – «Дом обуви Бабочкина».

– Ну и что?

– А клуб? А кафе? Дим, ты смотрел или не смотрел? Кафе – «У бабочки». Клуб «Зайди к Бабочкину».