Поп и работник - [10]

– Здрасьте, – сказал Бабкин и оторопел: перед ним стоял певец Александр Малинин, даже коса такая же. Бабкин хотел было заглянуть сбоку: у Малинина еще серьга должна быть в том ухе, – но мешок мешал зрению.

– Отец, к тебе! – крикнул через плечо парень. Серьги не было.

– Пусть подождут! – донесся глубины квартиры недовольный матушкин голос. – Он обедает!

– Подождите, – незаинтересованно сказал парень, оставляя Бабкина в прихожей.

Бабкин послушно стал ждать, только мешок перетащил на другое плечо, поставить на лакированный пол не решился.

Отец Валерий стремительным шагом, вышел в переднюю, отряхивая на ходу бороду.

– Э-э, здравствуй, Владимир! – потирая руки, сказал он.

– Здрасьте, – буркнул Бабкин, пряча глаза. Ему было неудобно видеть батюшку одетым не по религии: ковбойка, джинсы… Как будто перед Бабкиным стояла полуодетая женщина. – Картошка вот, Вера Ивановна…

– Э-э… очень прекрасно, – с неожиданным ускорением после долгого «э-э» поблагодарил священник. – Ты на мотоцикле? Мешок-то сними.

Бабкин знал, что у него у самого неприятный взгляд: то ли глаза друг от друга блко, то ли глубоко посажены. Но у батюшки с глазами было еще хуже. Чуть прищурив один глаз, склонив голову набок, он сверлил Бабкина, как учитель двоечника. Как будто Бабкин уже наврал выше крыши и намерен врать дальше. И вот сейчас, с мешком на плече, в очках, закиданных дерюжной трухой, Бабкин вдруг понял, что отец Валерий все время чего-то боится и все время в себе не уверен… Точно так же, как и он сам, Бабкин. Бабкин поставил картошку в угол.

– За свечами мы. С Катериной Ивановной.

– Чтоб она сдохла! – донесся матушкин голос.

– Прекрати, мать! – крикнул батюшка, но так, чтобы матушка не услышала. И добавил погромче: – Поставь нам чайку!

– Сам поставь, я гобелен вышиваю.

– Борис! – позвал отец Валерий сына. – Иди познакомься.

– Не трожь Борю! – отозвалась матушка. – У него через час обедня.

– Не надо, – замотал вспотевшей головой Бабкин. Ему очень хотелось в туалет, но проситься было совестно.

Послышались шаги, в прихожую вышла Ариадна Евгеньевна.

– Ну что ты человека задерживаешь, отец? Пусть едет.

Вязаная юбка на матушке сзади была длинней, чем спереди. У Светланы тоже так задиралась юбка во время беременности.

– Ты, э-э… поздоровайся, – посоветовал отец Валерий жене.

Ариадна Евгеньевна метнула в мужа презрительный взгляд и, уведя лицо в сторону, процедила:

– Здравствуй.

Бабкин кивнул и, используя кивок, внимательно оглядел Ариадну Евгеньевну: нет, не беременна. Да вроде и не по возрасту. Хотя Софья Андреевна Толстая чуть ли не в семьдесят лет рожала? Бабкин вспомнил почему-то, как недавно по «Голосу Америки» папа римский запретил верующим пользоваться противозачаточными средствами.

Катерины Ивановны на месте не было. Бабкин вошел в с Храм был пустой. В дальнем углу строгий молодой священник отпевал дешевый гроб. На правом клиросе репетировали женские голоса. Один голос был знакомый. Бабкин остановился у колонны, заслушался. Потом голос оборвался, и с клироса по ступенькам легко спустилась высокая, чуть прыщавая девушка в платочке и дымчатых очках, опустив глаза, бесшумно прошла мимо Бабкина. Бабкин узнал: на нее орала матушка в трапезной, когда Толян привел его устраиваться истопником.

– Л-лена! – негромко крикнул ей вслед Бабкин.

Девушка остановилась.

– Вы теперь здесь р-работаете?.. Я Бабкин, истопник в Алешкине.

– Здравствуйте, – девушка улыбнулась, смиренно прижав руки к груди.

– А мы за свечами приехали.

– Как Вера Ивановна себя чувствует? Бабкин пожал плечами:

– Не знаю.

– Она ведь не скажет. В прошлом году молчала, молчала, чуть не умерла. Как осень, у нее астма начинается. Ей нельзя топить котлы, угольной пылью дышать. Не позволяйте ей, пожалуйста. Кофе пусть не бережет, я ей еще… пришлю, ей полезно.

– Вы больше совсем не приедете? – вдруг выкрикнул Бабкин, и даже без заикания. – Совсем?

– Совсем, – ответила Лена тихо, но твердо. – Не приеду.

Она постояла молча: может быть, Бабкин захочет еще что-нибудь сказать,

– но сказать Бабкину было нечего.

– Простите, – опустив голову, сказала девушка, – мне надо идти. – И боком, чтобы не повернуться к Бабкину спиной, скрылась за колонной.

Катерина Ивановна ждала его возле мотоцикла.

– Отвез картошечку? Ну молодец. Им бы еще свеколки подвезти, морковки, а то, бедные, совсем с голодухи пухнут! грузиться.

Пока грузчики носили в люльку мотоцикла шестигранные упаковки свечей, Катерина Ивановна справилась у мордатой кладовщицы, когда будет ладан – натуральный. Та лениво ответила, что розовый ладан не поступал, есть только зеленый – химический.

– Все, мамаш, – сказал грузчик, – десять пачек. Ладан будешь брать? Катерина Ивановна поморщилась.

– Ну давай два кило… Не ладан, я не знаю, прям как шампунь. Ничего божественного. А по сорок рублей.

Грузчик положил в люльку зеленовато-желтый обломок, похожий на мыло.

– Два кило.

– Восемьдесят рублей? – не поверил Бабкин.

– А то! – ухмыльнулась Катерина Ивановна. – И свечи – упаковка по сорок рублей, и уголь для кадила – таблетка пятачок.

Сзади гуднул грузовик с ленинградским номером.

– Ты знаешь, где метро «Щербаковская»? – забираясь на заднее сиденье, спросила Катерина Ивановна. – Надо нам одним разом уж и в управление заехать, отчет сдать. Узнать, сколько на Афганистан в этом году.