Поп Чира и поп Спира - [30]

— Э, разве она, бедняжка, виновата, — вступает в разговор матушка Перса, — что её бог такой создал, а мать так воспитала? Лепечет свои «да», «нет» и ни слова больше. Упаси бог, достанется такая мужу, который наукой занимается и которому и поговорить и отвлечься нужно.

— О, пардон! — прерывает её, вскакивая со стула, Пера. — Все уже разошлись! Извините, я задержал вас. Первый визит — и так затянулся…

— Первый, но пускай будет не последним, — подхватывает госпожа Перса.

— Господин Пера, я всю ночь буду думать о вас, поскольку вы обещали мне книгу. Пока не принесете её, буду думать о вас, только о вас.

— Ах, господжица, если бы я не стремился увидеть вас как можно скорей, я долго бы не приносил её… чтобы вы подольше обо мне думали.

— А чтоб не забыли, вот вам букет. Пускай цветы напоминают о моей просьбе и вашем обещании, — говорит Меланья.

— Он будет напоминать о вас…

— Кстати, господин Петрович, — перебивает его Меланья, — вы знаете «язык цветов»?

— Язык цветов? Не знаю, господжица.

— Жаль! — говорит Меланья и так многозначительно смотрит на него своими чёрными глазами, что кроткое Юлино лицо раз и навсегда исчезает из его сердца. Пера опускает глаза. — Эх, а ещё высшая школа!

— Да, — говорит Пера. — Гомилетика, догматика… эх!..

— Чего бы только мы с вами не прочли по этим немногим цветочкам!

— А вы, конечно, знаете? — спрашивает Пера, опустив взгляд к земле. — Почему же не научите?

— Что ж, хорошо, но только когда получу от вас букет, всё вам объясню, тогда и научу, но с условием: чтобы никто-никто вас не экзаменовал… даже моя ближайшая подруга Юла.

— Ну что вы! — сказал он и грустно отмахнулся, не спуская с неё глаз.

— Оставьте, оставьте, — перебивает его Меланья, — знаю я мужское коварство!

— Уверяю вас…

— Поверю, но дайте мне основания, доказательства и время.

— И… значит, мне вас не беспокоить на этой неделе?

— Ах нет, нет! Завтра мы вас ждём.

— Хорошо, — говорит Пера. — Итак… целую ручки, сударыня, — и поцеловал госпоже Персе руку. — Моё почтение, господжица Меланья, — пожал ей руку и, осмелев, как осмелел бы всякий богослов в таком состоянии, испуганно и тихо добавил: — Спокойной ночи, милая…

Меланья ответила ему сердечным рукопожатием, и осчастливленный Пера вышел, провожаемый матушкой Персой и Меланьей.

— Просто не знаю, чего бы я ни дала, — сказала матушка Перса, убирая со стола чашки и стаканы после «приёма», — чтобы очутиться сейчас в доме отца Спиры и этак со стороны поглядеть и послушать, как скачет и беснуется эта мужицкая бестия!

— Боже мой! Они, бедняжки, укатились отсюда скорей, чем пришли, — говорит Меланья.

— А что же в конце концов произошло, Перса? — спрашивает, входя в комнату, отец Чира.

— Что произошло?.. Я виновата, что дочь её даже повернуться не умеет! А когда советую: «Воспитывайте ребенка, госпожа Сида, это сейчас необходимо: без немецкого воспитания сегодня ни шагу не ступишь», — она того и гляди глаза выцарапает… Вот и результат! Моё предсказание сбылось, потому что я никогда зря не болтаю… Фортепиано, вязанье, вальс и немецкий…

— Ладно, ладно, видно ещё будет, какая ты умная, — и поп Чира досадливо отмахнулся.

— Поди-ка ты отсюда со своей люлькой, — говорит матушка Перса, — мы проветрим немного комнату.

— И что тот молодой человек подумал?

— Что подумал, то и сказал, а ты марш во двор, — заявляет матушка Перса.

— Не можешь без фокусов, — бросил отец Чира, набил трубку и вышел.

— А ты, моё дитятко, теперь смотри уже сама, как тебе быть! Всё идёт как по маслу! Пленила ты его и теперь не отпускай ни на шаг.

— Не беспокойтесь, мама! Предоставьте это мне. Не напрасно я была в пансионе!.. Влюблю его в себя, как донна Игнация дона Мариана в «Любовном напитке»[57].

— Эх, обуза ты моя! — простонала матушка Сида, когда они очутились дома. — Лучше бы я пень родила, чем тебя! От пня хоть какой-то прок… сидела бы и отдыхала под старость… а от тебя никакого!

— Мама, подогревать ужин? — смиренно спросила её Юла.

— Ох, она ещё об ужине думает! — завопила матушка Сида, вытаращив глаза. — Другая на твоём месте взывала бы: «Расступись и поглоти меня, земля!» — а ты хоть бы что, словно ничего не случилось!

— Вы же знаете, как папа сердится, когда ужин не вовремя.

— Нет, почему ты не разговаривала?

— Да я же разговаривала, — ответила Юла.

— «Я же разговаривала!..» О чём ты разговаривала? Ну-ка, о чём?

— Отвечала, что спрашивал.

— Молодой человек образован и воспитан, приехал из города (из Карловцев, несчастье ты моё!), думает: «С кем же ещё здесь и поговорить, как не с поповой дочкой». А она, гляжу, уселась, как засватанная из Баната, уставилась в угол и только «да»… «нет».

— Но, мама…

— Прочь с глаз моих, смотреть на тебя тошно!

— Не ругайте меня, мама, — просит Юла, закрыв лицо передником и заливаясь слезами.

— Молодой человек её по-хорошему спрашивает, а она как истукан, как святая Бона в костёле — ни слова.

— Да если он о разной чепухе спрашивает, — упрямо твердит Юла.

— Чепуху ему и отвечай! — обрывает её матушка Сида. — «О чепухе спрашивает!..» О чепухе и я с твоим отцом когда-то разговаривала, и, слава богу, как видишь, чего нам не хватает? Не разговаривай мы о чепухе, так и не поженились бы!.. Уж конечно, не о Доситеевой философии беседовали!.. «О чепухе спрашивает!» Видали вы такую простофилю?! Наверно, уж не станет тебя спрашивать, сколько свинья поросят принесла!