Понятие сознания - [55]

Тем не менее, указание на то, что многие важнейшие понятия, с помощью которых мы описываем именно человеческое поведение, являются диспозициональными, имеет вполне определенную цель. Дело в том, что засилье парамеханической модели мешает видеть специфику этих понятий и побуждает вместо этого толковать их как описания особых таинственных причин и действий. Предложения, содержащие такие диспозициональные слова, интерпретируются как сообщения об особых, неуловимых обстоятельствах, тогда как их можно понимать как проверяемые, открытые, гипотетические утверждения, которые я еще называю «полугипотетическими». Физика уже избавилась от старого греха — рассмотрения понятия «сила» как обозначения для таинственного действующего начала; аналоги такого начала еще не до конца изгнаны из биологии и благополучно здравствуют во многих теориях сознания.

Важность этого момента невозможно переоценить. Словарь, используемый нами для описания именно человеческого поведения, состоит не только из диспозициональных слов. Судьи, учителя, писатели, психологи и обыкновенные люди, говоря о том, что делают или должны делать другие люди, используют также большой набор слов для обозначения эпизодов. Последние слова не менее разнообразны по своим типам, чем диспозициональные. Мы еще увидим, как забвение некоторых из этих различных типов благоприятствовало представлениям о ментальном, как о призрачном и, наоборот, допущение таких призрачных сущностей способствовало забвению различий между типами слов. Далее в этой главе я собираюсь обсудить два основных типа слов, обозначающих ментальные эпизоды. Но этим я не утверждаю, что их не может быть больше.

(2) Логика диспозициональных утверждений

Когда говорят, что корова — жвачное животное, или что человек — курильщик, вовсе не имеют в виду, что корова жует, а человек курит непосредственно в данный момент. Быть жвачным означает иметь обыкновение жевать; точно так же как быть курильщиком — значит иметь обыкновение курить.

Тенденция жевать и привычка курить не существовали бы, если бы не было таких процессов или эпизодов, как жевание или курение. «Он сейчас курит» значит не то же самое, что «Он — курильщик». Но если бы первое суждение не было иногда истинным, не могло быть истинным и второе. Словосочетание «курить сигареты» используется для описания как эпизодов, так и, производным образом, тенденций. Но не все слова имеют такое двойное использование. Есть много выражений, описывающих тенденции и способности, которые нельзя использовать в сообщениях об эпизодах. Мы можем сказать про какую-то вещь, что она эластична; однако, когда нам надо описать, в каких реальных событиях это проявляется, мы используем другое слово и говорим, что она сжимается после растягивания, распрямляется после сдавливания или пружинит при надавливании. У нас нет активного глагола, соответствующего свойству «эластичный», подобно тому как «жует» соответствует свойству «жвачное». Причину такого различия найти нетрудно. Существует целый спектр реакций, которых мы ожидаем от эластичного объекта, тогда как от жвачного животного мы ожидаем только одного определенного поведения. Подобным образом, существует целый ряд различных действий и реакций, которых можно ожидать на основании того, что некое лицо описывается как «жадина», тогда как на основании описания кого-то как курильщика мы можем ожидать только одного способа поведения. Короче говоря, некоторые диспозициональные слова являются очень общими и неопределенными, тогда как другие являются очень специфичными и определенными. Глаголы, с помощью которых мы описываем различные проявления общих тенденций, способностей и склонностей могут отличаться от глаголов, с помощью которых мы обозначаем диспозиции, тогда как обозначающие эпизоды глаголы и глаголы, употребляющиеся как очень специфические диспозициональные глаголы, могут быть одними и теми же словами. Пекарь может сейчас печь, но бакалейщик не может сейчас «бакалейничать»: он может только продавать сейчас сахар, развешивать чай или заворачивать масло. Существуют и промежуточные случаи. Так, мы без всяких угрызений совести говорим, что врач сейчас кого-то лечит (врачует), хотя не будем говорить, что поверенный сейчас «поверяет», но скажем, что он защищает сейчас своего клиента.

Диспозициональные слова, такие, как «знаю», «верю», «надеюсь», «умный» или «остроумный», являются неопределенными диспозициональными словами. Они обозначают способности, тенденции или готовность сделать нечто; они обозначают не одну определенную вещь, но вещи самых разных родов. Теоретики признающие, что «знать» и «верить» обычно используются как диспозициональные глаголы, склонны не замечать это различие. Они предполагают, что должны быть особые акты знания, или постижения, или состояния убежденности. А поскольку ни один человек не может наблюдать, как другой выполняет подобные безо всяких оснований постулированные акты или пребывает в подобных состояниях, то такие теоретики склонны помещать подобные акты и состояния в потаенные глубины действующего субъекта.

Сходное допущение могло бы привести к заключению, что раз поверенный — это профессия, то должна существовать профессиональная деятельность «поверивания». Но поскольку мы никогда не видим, чтобы поверенный занимался этим «повериванием», поскольку мы видим, что он все время занят выполнением самых разнообразных действий, таких, как составление завещания, защита клиента или заверение подписи, то остается допустить, что свою уникальную профессиональную деятельность «поверивания» он осуществляет при закрытых дверях. Искушение истолковывать диспозициональное слово как слово, обозначающее эпизод и другое искушение — постулировать, что любой глагол, имеющий диспозициональное использование, должен использоваться и для описания соответствующего эпизода, являются двумя источниками одного и того же мифа. Но это еще не все его источники.