Понять Россию. Борьба за Украину и высокомерие Запада - [17]

Понятие выполнения плана в теории звучит совершенно безобидно, но на практике в начале 1990-х годов оно представляло собой следующее: почти во всех отраслях промышленности практически каждое предприятие имело индивидуально установленную процентную ставку выработки, прописанную по старому образцу в государственном контракте. Все, что производилось сверх этого, могло было быть реализовано силами предприятия. Это привело к невероятному хаосу, где никто более не мог отследить, какое производство на что работает.

Еще одна проблема: производственное оборудование и машины постепенно выходили из строя. На протяжении нескольких десятилетий здесь жили старым багажом, не обновляя оборудование, что в результате и сыграло с производством злую шутку. Кроме того, обострение уже упомянутого национального вопроса в начале 1990-х годов привело к тому, что уровень жизни в России резко упал, поскольку в общем ликовании свободы некоторые республики стали пренебрегать заключенными договорами поставки. Иногда это даже использовалось в качестве политического оружия – не поставлять товары вопреки договоренностям.

Изучив приведенные здесь проблемы, которые тем или иным образом были взаимосвязаны и тем самым только усиливали друг друга, а не просто складывались в общий котел, Запад сделал вывод, что Россия безнадежна. Речь шла о «бездонной бочке», в которую дальше инвестировать нет смысла. Помимо того, что с экономической точки зрения такой вывод был более чем недальновиден – в конце концов, на территории бывшего Советского Союза проживало околи 290 миллионов человек, 150 миллионов из которых составляло русское население, которые представляли собой великолепную перспективу в плане отложенного спроса во всех возможных областях производства, – на мой взгляд, мы, жители Запада, в этой исторически значимой ситуации просто не имели права сдаваться, пока сами люди, живущие на этой территории, не капитулировали. Ведь было же множество великолепных примеров, доказывающих, что разумный предпринимательский подход мог привести к хорошей прибыли для обеих сторон, для этого партнеру с Запада было достаточно лишь смириться с российскими особенностями и не ждать с самого начала, что россияне безоговорочно примут все наши условия.

Реалии в России показывают, что успех и эффективность экономических проектов не имеет прямой зависимости от количества вложенных в них денег. Скорее, почти наоборот. Проще говоря, миллиардные проекты, существующие только на бумаге, реализацией которых комиссии занимаются месяцами или даже годами, осуществить гораздо сложнее, чем небольшие мероприятия, которые на практике, а не на передовицах газет, способны продемонстрировать людям, что дело идет, дело движется и людям самим тоже нужно начать действовать.

В то время в своих лекциях я говорила об этом следующим образом:

Всем, кто верит только в цифры, бюджеты и измеримые величины, позвольте заявить: не надо недооценивать эффект показательного стимулирования, ведь именно он может привести к измеримым показателям. Здесь работает формула «шанс или риск», наверное так. Но без риска нет шансов, и чем быстрее люди – особенно здесь, у нас – поймут масштабы этого уникального с исторической точки зрения шанса, тем ниже будет вероятность риска. И чем больше наших соотечественников удержится от соблазна изображать из себя победителя, будь то экономическая, идеологическая или моральная победа, тем меньше будет риск и тем больше будет шансов.

В то время мои русские друзья, с которыми я часто вела довольно острые дискуссии на тему политической и экономической ситуации в стране, обратили мое внимание на следующее: если Запад и его финансовые институты окажут давление на Россию и принудят ее ускорить процессы реформирования, то это одновременно будет выглядеть как попытка ее подчинения. В этом и заключается социальная опасность и риск политической нестабильности. И именно это станет аргументом западной стороны, когда, говоря о России как об экономическом партнере, она будет объяснять, почему Запад предпочитает воздержаться и немного повременить с сотрудничеством.

На первом месте западной программы было не «экономическое сотрудничество». Термин, который чаще всего упоминался тогда, звучал как «экономическая помощь». Не забывая о всех тех, кто на самом деле бескорыстно помогали своим личным и финансовым участием, следует отметить, что понятие «помощь» в конечном счете способно ввести в заблуждение. Ведь в интересах России было стимулирование собственного производства за счет соответствующего сотрудничества с западными компаниями – России за каждый чих приходилось расплачиваться драгоценной иностранной валютой, в результате значительная часть выданных кредитов шла только на то, чтобы привезти из-за рубежа товары общего потребления. Очень большую помощь России могла бы оказать поставка производственных линий, уже отработавших на Западе. В некоторых случаях подобное проводилось с ощутимым успехом.

Но, к сожалению, я лично наблюдала, как еще вполне пригодные, но уже списанные с балансов производственные линии пускались на металлолом, вместо того, чтобы отдаваться в пользование российским производителям. Довольно лапидарное обоснование звучало так: мы не заинтересованы в том, чтобы русские сами себя обеспечивали. Их рынок – это то, чего мы хотим. В России должен был повториться опыт ГДР, когда люди с Запада, отчасти восстановив, реконструировав и проинвестировав местную экономику, скупают сети сбыта и наполняют их собственной продукцией, тем самым вытесняя местных производителей и расширяя свой рынок сбыта. То был лишь вопрос времени.