Понять - простить - [20]

В дверь постучали.

— Ну?! — сказал, поднимая голову, еврей, и в снопе свита бледное его лицо с блестящими глазами показалось страшным.

Стройный, затянутый во френч юноша в ремнях, без оружия появился в дверях.

— Товарищ Вацетис! — сказал он. — По срочному делу.

— Зовите… Да… зовите же, когда я вам говорю… — нетерпеливо сказал сидевший.

Мерно ступая тяжелыми, добротными сапогами и мягко позванивая шпорами, в кабинет вошел человек выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с круглым бритым, ничего не выражающим лицом. Он плотно притворил двери и молча вытянулся.

— Ну? — сказал еврей.

Пенсне блеснуло стеклами в лучах лампы. Казалось, что за столом сидит человек с черепом вместо головы и с громадными, огнем пылающими глазными впадинами.

— Отряд Попова сосредотачивается в Трехсвятительском переулке.

— Большой? Все три рода оружия?

— Да… Все три рода войск, товарищ комиссар. Он в полной готовности. Мне донесли, что при нем все лидеры левых социалистов-революционеров. Там видели Камкова, потом приезжий из Петрограда, некий Кусков, очень подозрительная личность.

— Много войска?

— Нню… — протянул Вацетис. — Не так уже, чтобы много… Пехоты так, может быть, тысячи две наберется, восемь орудий…

— Вос-семь ор-руд-дий… Ш-ша! — вставая, сказал еврей. — Вос-семь ор-рудий… Это, товарищ, очень опасно?

— Нню… Справляться можно. Организации у них никакой. Свернули людям головы. Ну, еще 60 пулеметов.

— Шье-сть-дьесят пулеметов, — в волнении, вдаваясь в жаргон, сказал комиссар и подошел к окну. — А не сказать Владимиру Ильичу, чтобы чемоданы укладывать?

— Не извольте беспокоиться. Справимся… Тут только одно обстоятельство. Вы изволите знать, что члены центрального комитета партии социалистов-революционеров имеют свободные пропуски в Кремль и, в частности, к товарищу Ленину. Так я боюсь, товарищ, какого-нибудь вероломства. Они уже арестовали товарища Дзержинского.

— Арестовали товарища Дзержинского! Ну что вы говорите? Это же ужасно!..

— Не беспокойтесь, товарищ. Они не большевики.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что они прикончить его не посмеют, и мы его освободим.

— Но вы так бодро смотрите на все, товарищ Вацетис, что мне приятно на вас смотреть.

— Ведь это, товарищ комиссар, социалисты. То есть та сволочь…

— Ну, вы, пожалуйста, товарищ Вацетис. Я знаю, вы человек вне политических партий, но только… Вы сделаете все?..

— Все, как нужно. Я только прошу вас отдать распоряжение, чтобы теперь в Кремль никого не пускали.

— Ну, разумеется… Разумеется… А вы думаете… Мне… Безопасно?

— Совершенно, товарищ комиссар, доверьтесь мне в полной мере. Мы специалисты этого дела, сделаем все чисто.

— Комиссар Петерсон с вами?

— Да, он ожидает в автомобиле.

— Это хорошо… Я бы сказал вам по-русскому: с Богом! Если бы мы не отменили Бога. Но говорю вам: во имя спасения революции — сделайте…

— Сделаем, товарищ. Могу идти?

— Да, пожалуйста…

У подъезда Вацетиса ожидал сильный русско-балтийский автомобиль. На заднем сиденье, прислонясь к по душкам, сидел человек в просторной солдатской шинели и мягкой фуражке.

— Товарищ, на Ходынское поле в лагерь! — сказал Вацетис, прикасаясь рукой к плечу шофера.

— Понимаю.

Шофер надавил ногой на рычаг передачи и наложил руку на руль. Машина дрогнула и покатилась по затихавшей на ночь Москве.

XV

В узком переулке беспорядочно толпились солдаты. В боковых улицах стояли запряженные орудия. Ездовые слезли и лежали на камнях мостовой у ног лошадей. У подъезда дома с темными, наглухо закрытыми дверьми толкотня была сильнее. В подъезде кто-то стоял на столе и кричал в толпу короткими отрывистыми словами.

— Чего шумит, товарищ, не слыхать? — спросил, зевая, артиллерийский солдат пехотинцев.

— А кто его знат, что. Чехословаки, мол, на Волгу наступают и чтобы, значит, сковырнуть теперь Ленина.

— Та-ак…

— А на место его кто? — Не сказывает.

— Уже не Керенского ли?

— И все-то брешут, как им не надоест.

— Что же, товарищ, при Ленине не сладко. Хлеба по фунту — и то не сполна давали.

— За царя, что ли?

— Слыхать, царя убили. Я телеграмму читал.

— Царство небесное ему. Приял, значит, мученическую кончину. А кто убил-то?

— Да жиды же!

— Вот те и слобода…

— Погодь, что говорит? Помолчите маленько. Про крестьян будто?

С крыльца в сумраке теплой ночи неслось:

— Вы думаете, товарищи, что вами правят представители крестьян и рабочих? Напрасно, товарищи, это не представители рабочих. Это узкие социалисты. Они обижают крестьян. Они считают, что все крестьянство — это мелкая буржуазия, и натравливают рабочих на крестьян, и хотят отнять у крестьян хлеб, и не дают крестьянам денег на сельскохозяйственные коммуны. Идет поход города против деревни, большевики хотят отнять у крестьян землю и отдать ее помещикам. Они немецкие наймиты и действуют по указке императора Вильгельма. Вся политика большевиков сводится к тому, чтобы разжигать классовую борьбу…

Ипполит шатался в этой толпе, отрывками слушал речи ораторов, присматривался к сонному, вялому солдатскому стаду и испытывал снова то чувство, что испытывал уже раз, когда шел убивать губернатора. Как тогда он всем подсознанием своим чувствовал, что никогда не убьет губернатора, не решится, так и теперь подсознание говорило ему, что эти люди не будут воевать. Они не пойдут на Кремль, не поставят пушки в упор против дворца, где живет Ленин, и не вырвут у него власти. И как тогда, много лет тому назад, когда он был студентом, те, кто распоряжались убийством губернатора, были далеко. Бледный сидел в Петербурге. Здесь всем распоряжался Попов, речи говорили Камков и еще какие-то молодые, никому не известные люди. Их никто не слушал. Не было плана действия. Все ждали, что кто-то еще присоединится, кто-то поможет. Все сделается само собою. Были вечные русские авось, небось и как-нибудь.