Я не стал их рассматривать, ведь и так хорошо знал, что написано на ленте. Вместо этого взглядом отыскал лысую голову, высунувшуюся из спального мешка. Голубые глаза невинно смотрели то на меня, то на батончик. Да, Валера мог быть доволен — эксперимент прошел успешно. Загадки планеты больше не существовало даже для такого, как я. Все стало на свои места: заводы, города, горбатые обезьяны, карлики с морщинистыми лицами… Я вспомнил, как он удивленно спросил меня: «Ты имеешь в виду карликов?» Интересно было бы узнать, давно ли он заподозрил истину?
— Ты, наверное, очень ярко представил себе эскимо, — проговорил Валера. — Поэтому они так четко воспроизвели его.
— Так и это, выходит, моя заслуга? — с деланной радостью поинтересовался я, и он отвел взгляд.
Одним я мог быть доволен: все же Валера недооценивал меня, не подозревал, что я уже давно знаю, кто из нас на самом деле главный и кто кем руководит.
— Карлики — это их дети? — спросил я, нисколько не стесняясь спрашивать у него.
— Может быть, животные, которых они приручают и помогают им стать разумными… — протянул он, продолжая давнюю игру и предоставляя мне возможность вынести категорическое и «окончательное» суждение.
— Вот придурок! — сказал я. — Здоровенный космический придурок!
— Ты так думаешь?
— Да это я о себе! — закричал я. — Ты-то наверняка понял все уже давно… Или хотя бы подозревал…
— Два здоровенных космических придурка! — весело подхватил Валера и залился своим знаменитым взвизгивающим смехом.
«Трудно сознаться даже себе, — думал я, — что «обезьяны» казались животными только по одной-единственной причине. Но кто же мы такие и чего стоим, если этой причины достаточно, чтобы принимать разумных за животных?»
— Ладно, ладно, извинимся перед ними — и все дела, — как ни в чем не бывало произнес Валера.
— Дело не в них, а в нас, — сказал я. — Только в нас…
Синее солнце всходило над планетой, и светлые тени бежали от его лучей…
Признаю, критиковали меня правильно. Действительно, нельзя тратить средства впустую — на удовлетворение неистовых желаний. Как говорил академик Томчаний, силы и средства необходимо распределять в строгом соответствии с важностью задач. А ведь я, руководитель лаборатории генной инженерии, потратил на эксперимент не только свои, но и государственные деньги, я использовал лабораторию, оборудование, электроэнергию, сотрудников для выведения нового вида волка, который, по утверждению маститых оппонентов, никому не нужен, ни для каких целей не пригоден. Пожалуй, это так, если иметь в виду немедленную практическую пользу…
И все же… признаюсь самому себе, что оппоненты меня не убедили до конца, и я ни о чем не жалею, хотя понимаю, что толчком к эксперименту послужили не насущная необходимость, не вывод о целесообразности опыта, не раздумия о пользе науки, а эмоциональный порыв — именно то самое, против чего я предостерегал своих учеников. Но вот теперь мне кажется, что бывают порывы, которые оказываются мудрей раздумий и вычислений. Порой выясняется, что мы так же мало знаем свой эмоциональный, мир, как и свою подкорку, в которой объединены и спрессованы в непонятных нам сочетаниях жизнь и опыт тысяч поколений предков. Слышите их невнятные властные голоса? Попытайтесь же, пока не поздно, понять, куда они зовут…
Волчицу и двух полуярков убили охотники. В логове у старого дуба я нашел полуторамесячного волчонка. Он пытался удрать от меня, царапался, кусался, а потом лизнул мой палец и слегка подобрел, будто признал во мне опекуна, — тыкался в ладонь холодным носом и тихонько скулил.
Я привез его на дачу и пытался поить молоком из соски, но он предпочитал слизывать его с пальца. Через несколько дней волчонок освоился, приветствовал меня повизгиванием, терся головой о мою руку, забирался на колени и сворачивался калачиком. Он изучал сначала комнату, затем — весь дачный участок, замирал от ужаса перед большим жуком и заигрывал с собачатами. Любил он притаиться где-нибудь в кухне за табуреткой, дождаться меня и, резко выпрыгнув, с радостным визгом ухватиться за брючину — и ну трепать ее из стороны в сторону, изо всех сил упершись в пол задними лапами и зажмурясь в благостном обожании. Мы мечтали в будущем окончательно одомашнить серого и уже загодя для полноты перевоплощения назвали его Джеком.
Он рос значительно быстрее соседских собачат, вскоре подружился с козой Нюркой, чьим молоком его поили, мог подолгу наблюдать, как она безмятежно щиплет траву, и даже пытался подражать ей в этом. Однако трава пришлась ему не по вкусу, хотя я вычитал в книжках, что серые любят посещать летом бахчу и лакомиться арбузами и дынями. Но мой подопечный этих статей, конечно же, не читал и не желал питаться растительной пищей. Едва не подавившись и выплюнув траву, он с изумлением взглянул на Нюрку. Весь его вид словно говорил: и как ты ешь такую гадость?
По мере того, как Джек подрастал, его взаимоотношения с внешним миром становились все сложнее. Соседские собаки, естественно, невзлюбили волчонка, и все попытки подружиться с ними кончались для него укусами и царапинами. Вскоре я стал замечать, что и волчонок начинает проявлять агрессивность. Если вначале он только скреб задними лапами землю, выражая таким образом свое презрение, то затем уже ощетинивался и предостерегающе лязгал бритвенно-острыми зубами. Когда же собаки одолевали, он изо всех ног мчался во двор под защиту кормилицы Нюрки, выставлявшей рога навстречу его преследователям, и отсюда рычал, посылая проклятия свирепым гонителям.
