Пони бледный - [60]

Это проверка, понял Сталин. Не случайный выбор. Зекора хочет проверить, готов ли он победить гидру капитализма. Столь же живучую, непримиримую и яростную. Сможет ли выстоять один против многих и уцелеть? Рано или поздно найдется тот, кто уничтожит голову или две. Но уничтожить все головы, одну за другой, несколько раз подряд совершив невозможное — на такое способен не каждый…

— ГОЭЛРО!

По его вытянутой ноге прошла короткая, но яростная судорога, столько в этом коротком заклинании было сосредоточено затаенной мощи. Оно сухо треснуло над болотом, выбросив неяркий язык — и третья голова гидры вдруг оглушительно завизжала, окутавшись коконом гудящих сиреневых молний. Они пропали лишь когда от головы остался обугленный шейный позвонок. Третья шея тяжело рухнула в болото и пошла ко дну.

Четвертая не собиралась сдаваться. Судя по всему, эта голова была старшей и самой опытной. Она сделала несколько выпадов, оставляя в мягкой болотистой почве огромные углубления. И каждое из них могло бы стать для Сталина могилой, если бы горящая внутри искра не подсказывала ему всякий раз верное направление движения. Прыжок вправо. Перекат. Отход. Снова вправо. Разворот на двух левых. Обманный финт хвостом. Он двигался мягко и плавно, как танцоры из Большого Театра, скользил, едва касаясь копытами земли, уворачивался и сам атаковал.

— Госснаб! Госстрой! Госкино! — три пурпурных копья поразили гидру в шею и затылок, но лишь едва оглушили. Она протяжно зарычала и попыталась вновь достать его, на этот раз — коварным ударом над самой землей.

— МОПР! ВЛКСМ! ВДНХ!

Каждое слово, заключенное в алое свечение, пылающим снарядом било гидру наотмашь. Алое, как знамя октября, как кремлевские звезды, как обложка советского паспорта. И каждый удар, который попадал в цель, наполнял душу Сталина ликованием.

— ТАСС! БАМ! БГТО!

Гидра завыла, глухо, с невероятной животной яростью. Пораженная сразу несколькими попаданиями, она едва удерживалась на поверхности воды. Но и Сталин был измотан до того предела, когда тело едва способно повиноваться направляющим его импульсам. Ноги дрожали, как у старой клячи, перед глазами плыли бесформенные кляксы, вены наполнились обжигающей слизью. Каждый удар, направленный им, требовал огромной концентрации и сил. И теперь он истратил почти весь свой арсенал.

Они стояли друг напротив друга — едва живая гидра и маленький серый пони с седой гривой.

«Ты ведь можешь отступить, Коба, — прошептал „внутренний секретарь“, наблюдавший за боем из своего уголка в его голове, — Стоит ли рисковать жизнью, чтоб нанести этот удар? Гидра уже не опасна. А ты можешь не выбраться, если решишь сражаться с ней до конца…»

Этот невидимый советчик, всегда мудрый, саркастичный и уверенный в себе, не был Сталиным. Он был отражением того, другого, человека. Который давным-давно проиграл свою последнюю битву.

Сталин улыбнулся, чувствуя во рту медный привкус крови.

Больше никогда. Никогда он не отступит от поверженного врага, дав ему еще один шанс.

— ДОСААФ!

Голова гидры лопнула, оставив безвольно качающуюся шею. Через несколько секунд поверхность болота выглядела так же, как и прежде — непроглядная черная гладь, нарушаемая лишь грустными вздохами больших пузырей. Сталин без сил опустился на землю. Он чувствовал себя так, словно его заживо мумифицировали и положили в мавзолей.

Зекора стояла на прежнем месте — то ли телепортировалась обратно, то ли вовсе никуда не уходила, временно обратившись невидимкой.

— Немало нарубил голов, — сказала она, тряхнув своей полосатой гривой и сверкнув огромными глазами, — Теперь, я вижу, ты готов. Ученье конечно твоё, и впору заряжать ружьё…

— Еще не готов, товарищ зебра, — он с трудом качнул головой, — Еще нет. Я победил врага, но теперь я знаю, что этого мало. Победа не стоит ничего, если ее плоды оставлены без присмотра. Мне осталось понять одну важную вещь. Как победу удержать и сохранить. Я буду на холме для медитаций.

Если бы он обернулся хоть раз за то время, что шел, покачиваясь, по тропинке, он бы заметил, что Зекора впервые смотрит на него не так, как прежде. Легкая насмешливость пропала без следа, сменившись чем-то другим. Чем-то вроде уважения.

Но Сталин так ни разу и не обернулся.

Сталин открывает глаза.

Он возвращается в реальный мир, который покинул несколько часов или дней назад. Здесь все по-прежнему — уныло гудят кроны Вечнодикого Леса, не пропускающие свет, что-то зловеще скрипит что-то в чаще. Но теперь это его не беспокоит, он знает, что Вечнодикий Лес никогда не причинит ему вреда.

Но кое-что изменилось. Теперь у него есть ответ, который он поймал там, под куполом кристально-прозрачного мира грез и мыслей.

Ответ оказался прост. Так прост, что у него даже спирает дыхание, когда он осмысливает то, что узнал.

Сталин улыбается. Но смену ледяной сосредоточенности приходит живое тепло, пульсирующее в теле. Это тепло зовет его, торопит, тянет вперед. Там, впереди, ждет его самое главное.

Сталин поднимается на ноги и спускается с холма.

Глава одиннадцатая

«Что ты можешь сделать голыми руками в уличной борьбе, даже будучи

сознательным, разве пуля врага не так же пробивает сознательную голову, как