Пони бледный - [24]

Двое, трое, пятеро… Сталин скользнул по ним деланно-безразличным взглядом, но одной секунды ему хватило, чтобы оценить диспозицию. Восемь в бронированном вагоне. Еще шестеро подтащили к вагону несколько тяжелых контейнеров на колесах, каждый размером с приличный шкаф, но внутрь заходить не стали, вернулись на станцию. Значит, восемь стражников. И еще шестеро внутри состава, если верить разведке. Итого — четырнадцать. Много. Чертовски много.

Стража Принцессы производила впечатление. Высокие статные пегасы какой-то особенной породы возвышались над Сталиным на целую голову. Ни дать, ни взять — небесные ломовые тяжеловозы… Если обычные пегасы забавляются, таская по нему облака, эти, должно быть, могли перенести в охапке тропический ураган. Ноги толстые, как стволы деревьев, торс точно выточен из белого мрамора, огромная голова с аристократическим точеным профилем…

По сравнению с ними, Коба, ты выглядишь старой колхозной клячей…

Стражники были облачены в сверкающие золотые доспехи — кирасы и шлемы с плюмажами. И, несмотря на всю помпезность подобного облачения, Сталин понял, что доспехи эти — вовсе не парадные. Он знал, как разглядеть профессионала за самой искушенной маскировкой. И помрачнел, потому что понял — эти профессионалами определенно были. Заняв свою позицию, они словно обратились каменными изваяниями, бесстрастными, неподвижными и молчаливыми. Но это были не те изваяния, на спины которым любят забираться детишки. Даже в неподвижности они внушали трепет и почтение один лишь своим взглядом, которым, казалось, можно забивать в шпалы железнодорожные костыли.

А Принцесса-то молодец. Держит свой преторианский табун в узде. Ни следа развращенности, которую обычно дают власть и роскошь, лишь решительность и несокрушимая воля. Грозная сила. И одна из колонн, на которые опирается трон Принцессы. Сейчас эта сила презрительно рассматривает тебя из-под золоченых козырьков, Коба, она не считает тебя опасностью. Но после сегодняшнего дня тебе придется с нею считаться. Тебе — и тем, кто будет с тобой.

Стражники Принцессы проворно затолкали многопудовые контейнеры в свой бронированный вагон и скрылись следом. Несмотря на массивные доспехи, двигались они ловко и быстро, демонстрируя превосходную сноровку сильных, сытых и хорошо тренированных тел.

Сталин ощутил, как трусливая мыслишка прочертила по позвоночнику холодный пунктир своим скользким ящеричным хвостом. Можно выйти из вагона, пока не закрылись двери. Еще не поздно. Поздно будет лишь для твоих новых товарищей, которые уже приступили к выполнению операции «Сладкоежка». Для Рэйнбоу Дэш, Эппл Джек, Пинки Пай и Флаттершай. Выйди из вагона — и они бессмысленно погибнут или будут схвачены. Зато ты останешься цел.

Сталин поймал эту мысль — и раздавил, как крысу. Решительно, с треском лопающихся костей. От задуманного не отступают. В обоих мирах не нашлось бы того человека или пони, который сказал бы, что товарищ Сталин струсил.

— Славная сегодня погода, — дружелюбно сказал Сталин проводнику, устраиваясь поудобнее на специальном сидении для пони, рядом с огромным тортом, — Курить здесь можно?…

Поезд отправился точно по расписанию. Коротко и мелодично свистнул локомотив, вагончики дрогнули — и мягко устремились вперед, набирая скорость. В широких окнах замелькали пряничные разноцветные домики Поннивилля. Потом их скрыла яркая зелень окраинных ферм, а затем и она пропала, уступив место бескрайним холмам и лохматым рощицам. Пейзаж этот, изредка нарушаемый ртутным блеском озер, был красив, но какой-то буколической, акварельной красотой. Точно заглядываешь не в окно неспешно бегущего поезда, а в какой-то хитрый оптический прибор, в котором сменяют друг друга яркие цветные картинки.

Красивый мир, рассеянно подумал Сталин, пыхтя трубкой, за такой стоит воевать. Мой мир был куда более уродлив, когда я начал свою войну. Он был изрыт воронками Гражданской войны, опален пламенем тысяч орудий, смят, раздавлен, обескровлен, выпотрошен, оплеван, изгажен и списан со счетов. Этот мой мир был мертвым миром. И я знал, что только я могу его воскресить. Эквестрия выглядит цветущим садом, но ее красота неприродного свойства, как у запертой за стеклом игрушки, которую ребенку запрещено трогать руками. Слишком много маслянистого глянца, слишком жирный слой фальшивой позолоты. Это Принцесса Селестия сделала его таким, теперь я понимаю. Сладким до приторности. Чтобы тот, кто его увидит, терял вкусовую чувствительность и забывал про все другие возможные вкусы. Слишком сладко, чтобы бунтовать и пытаться плыть против течения. Мухи, завязшие в банке с вареньем, никогда не плывут против течения. Только вниз. И наверняка до последнего мгновения своей жизни радуются тому, как же им повезло оказаться в этом бездонно-сладком мирке…

«А ты хочешь заменить сахар черным перцем, Коба, — вздохнул „внутренний секретарь“, у которого в недрах сознания Сталина был обустроен свой крошечный кабинетик с лампой под зеленым абажуром и письменным столом, — А ведь ты как никто знаешь, во что превратятся эти места, когда придет война. Усыпанные спелыми яблоками сады сроют — дерево пойдет на винтовочные ложа и орудийные лафеты. „Сахарный уголок“ опустеет, его завсегдатаи отправятся резервистами на фронт. Нарядные вагончики ощетинятся орудийными платформами и пулеметными жалами. Вместо мягких лугов за окном будут тянуться бесконечные зигзаги выгрызенных в земле траншей в обрывках колючей проволоки. В этом бесконечно красивом мире, чьи краски замешаны на лжи, пони счастливы…»