Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет - [112]

Она не знает, что я совершенно случайно посвящена в ее тайну — эта милая, на вид такая счастливая женщина очень несчастлива в семейной жизни. Замуж она вышла рано, на втором курсе. Ее муж гремел в то время на весь институт. Несколько его пародий на известных поэтов студенты знали наизусть. Пародий было не много — пять или шесть, они нигде не печатались, но славу Нижегородову принесли огромную. Еще бы, наш, свой, отделал под орех самого Твардовского.

Рассказывали, что как-то в институт приехали поэты. Был среди них пожилой, совершенно седой человек, отдавший много сил борьбе за мир. Вечер шел, как все литературные вечера, горячо, взволнованно. С особенным вниманием молодежь слушала последнего оратора — седого поэта.

Закончив читать, он спросил, не хочет ли кто из студентов прочесть свои стихи. И тогда на сцену поднялся Нижегородов. Его первая эпиграмма, посвященная любителю выпить, была встречена смехом. Смеялись не только хозяева, громко хохотали гости, в том числе и тот, кому были посвящены злые строчки.

Ободренный вниманием, Ннжегородов разошелся и после двух-трех своих старых пародий прочитал свежую, только что написанную, посвященную старому поэту. Но это была уже не пародия, а грубый, оскорбительный пасквиль. Зал затих, никто не смеялся, никто не аплодировал. С последних рядов взволнованный девичий голос выкрикнул:

— Подлец!

Вечер закрыл седой поэт. Он очень хорошо, с подкупающей теплотой поблагодарил студентов за внимание, обещал приехать еще раз и притащить с собой коллег. О Нижегородове он не сказал ни одного слова.

Слава Нижегородова слиняла. Как-то он попытался на студенческом вечере прочесть свою новую пародию — его не стали слушать, всем вдруг стало ясно, что его стряпня — результат патологической зависти к настоящим талантливым поэтам и ничего общего с литературой не имеет. С тех пор прошло много лет. Клавдия Борисовна успела окончить аспирантуру, стать кандидатом педагогических наук, заслуженной учительницей РСФСР. Она работает в Академии педагогических наук, но не оставляет вечернюю школу при комбинате — в этой школе она провела когда-то свой первый урок. И даже на партийном учете состоит в парторганизации комбината. А Нижегородов нигде не работает. Он по-прежнему пишет стихи, главным образом пародии. Их не печатают.

Клавдии Борисовне совсем недавно предоставили двухкомнатную квартиру. До этого она с мужем и двумя дочками-школьницами жила в однокомнатной. В крохотной кухне на маленьком столике делалось все: дети учили уроки, Клавдия Борисовна писала свою диссертацию. А комната — это «кабинет» Нижегородова. Папа там творит свои гениальные произведения. Нарушать творческий покой стихотворца никто не смеет — ни жена, ни тем паче дети.

Утром дети говорят с матерью шепотом, чтобы не разбудить папу.

Просыпается Нижегородов поздно, во второй половине дня, ждет, когда младшая дочка придет из школы и приготовит ему кофе. Нижегородов невероятный трус, боится свежего воздуха, сквозняков, даже воды. Он здоров как бык, только немного бледен от недостатка свежего воздуха и малоподвижности. Как-то он ударился животом об угол стола, и ему показалось, что он заболел всерьез. Он хныкал, чуть ли не плакал над своей преждевременной смертью. Клавдия Борисовна для сохранения уходящей жизни стала пихать в него самые вкусные вещи. Нижегородову это понравилось. Он всячески поддерживает легенду о своей тяжелой болезни, а ест за троих… И этого паразита (другого слова я подобрать не могу) Клавдия Борисовна, говорят, любит и сумела внушить детям уважение к бездельнику отцу.

Несколько лет назад она на расспросы знакомых о муже радостно отвечала, что он, слава богу, закончил книгу стихов, «только чего-то тянут в издательстве, сами понимаете, как трудно начинать». Потом она о книге говорить перестала, да ее никто о муже больше и не спрашивает, он никому не интересен.

Этот негодяй постепенно превратился в лютого человеконенавистника. Лет пять назад мы случайно оказались в одном доме и надолго запомнили его нудный голос и злые оценки, которые он с упоением разбрасывал пригоршнями.

Клавдия Борисовна без всякого предисловия начала:

— У меня нет больше сил. Я вчера сказала ему все. Объяснила, что не хочу больше с ним жить… С ним обморок. Вызвала «неотложку», а они не едут — знают его. Уговорила. Приехали и накричали на меня: «По пустякам вызываете! Здоров как лошадь! Симулянт. Влейте в него валерьянки на крайний случай… И кормите поменьше, разжирел…» Извините, что я к вам с таким делом. Но мне, кроме вас, не с кем посоветоваться… Дети в лагере, да с ними и не будешь на эту тему…

Мы с ней засиделись. Все работники райкома ушли, я погасила верхний свет, оставила только настольную лампу.

Что я могла ей посоветовать? И можно ли вообще в подобных делах давать советы?

Не могла же я ей рассказать, как сама много лет назад чуть-чуть не разошлась с моим Алешей…

А началось все с пустяка. Накопила я тогда от стипендии триста рублей, по-нынешнему тридцать. Очень мне хотелось купить кофточку белую гипюровую, они только-только в моду входили, и сумочку замшевую. Пришла я в магазин, выбрала покупку — и в кассу, — а денег нет. Или обронила, или кто моей беспечностью воспользовался — неважно, денег нет.