Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет - [105]

Она торопливо шла, не отвечая мне, потом почти побежала. Я ее все-таки догнал, остановил.

— Пустите, я милиционера позову…

— Зовите. Пожалуйста. А я скажу, что вы прячете от меня моего сына.

Она здорово смеялась, потом строго сказала:

— Если вы, гражданин Шебалин, человек, я вас очень прошу, идите своей дорогой.

И тут у меня прокол. А мне казалось: подумаешь, девчонка с часового завода! Поманю — побежит… Интересно, кто у нее родился?..

В тот вечер я здорово назюзюкался. Мне казалось, я пришел домой тихо-тихо, а мой дорогой разжалованный, опальный папаша проснулся и вышел черт чертом. Злой, в глазах ни намека на сон. Не спит старик по ночам. Никак не выпрямится после падения…

— Где, сынок, тебя так угораздило намокнуть?

— День рождения…

— У кого?

— У одного знакомого. Ты не знаешь.

— А не у знакомой? Смотри, налетишь, будешь всю жизнь мучиться.

— Не буду. Разведусь.

— Иди спать, болван!

— Я не болван. Я аспирант, почти кандидат.

— Иди, иди, без пяти минут доктор. Проспись, завтра поговорим…

Почему я о ней все время думаю? О Надьке. Кто она мне? Что она мне? Где это напечатано:

Кто она мне? Не жена, не любовница

И не родная мне дочь…

Если я ее еще раз увижу с этим парнем — я ей поддам жару! Будет знать, как водить за нос порядочных парней…

ВСЕ БУДЕТ И ПОСЛЕ МЕНЯ…

А меня не будет! Меня зароют в землю или, еще хуже, сожгут в крематории. От меня останется кучка пепла. Еще вопрос — мой ли это будет пепел? Насыплют чужого, и, пожалуйста, дорогие родственники, получите. Проверить невозможно. Кто будет проверять? И кому это нужно? Жил Иван Петрович Шебалин, а теперь не живет. Не существует! Вот именно — не существует, перестал существовать!

Это ужасно. Недавно я разбирал ящики своего письменного стола и нашел старинный рубль с изображением Петра Первого. Рубль подарил мне давно, лет тридцать назад, брат Алеша. Он и тогда уже интересовался историей.

Рубль лежал у меня на ладони — тяжелый, полустертый в середине. Но надпись видна совершенно ясно: «Петр I. Император и самодержец всероссийский». На оборотной стороне: «Монета новая. Цена рубль». И дата «1723 год».

Сколько же этот рубль существует? Двести сорок лет! Сменялись цари, происходили войны, заговоры, уходили целые поколения людей, а рубль существует. Его мог держать в руке Петр Первый, Екатерина. Он мог болтаться в кармане у Пугачева, его на смотру мог подарить солдату Меншиков, его могли проиграть в карты, из-за него могли совершить убийство. Сколько он видел за свою жизнь! И сколько еще увидит, пока будет существовать…

А что ему сделается? Почек у него нет, инфаркта случиться не может — сердца тоже ведь нет. Значит, ему суждено существовать еще долго. А мне? В один прекрасный вечер лягу спать — и не проснусь. Все в мире будет идти, как шло, своим чередом — весна будет сменять зиму, будут жить, веселиться и смеяться люди, а меня не будет. Произойдут события, о которых я уже не узнаю. Как же это? Может, мой конец еще не скоро? Возможно, я здоровьем в бабушку и проживу до ста лет? Чем черт не шутит, а вдруг проживу. Мне стукнет сто, а Костеньке будет под семьдесят. Нехорошо иметь такого старого сына. Что за глупые мысли лезут и лезут в голову. Это, наверное, оттого, что я последнее время ничего не делаю, а все думаю и думаю.

На днях привязалось ко мне слово «творчество». Начал комбинировать из его букв новые слова. Сначала вышло «вор», потом «ров», «рот», и больше ничего не получилось. А вот из слова «Москва» много слов получается, и все хорошие — «воск», «сом», «квас», «сок», все древние, деревенские…

Москва! Многие за нее держатся, прямо цепляются. А мне жилось гораздо лучше до Москвы, «на периферии».

Вместо Владимира Смирнова, которого через несколько дней направили на работу в другой город, появился у нас новый секретарь обкома Александр Георгиевич. Если бы не он, я бы так и шел по своей фабричной линии. Он меня вызвал дня через три после приезда. Меня поразила его манера обращения: вежлив, говорит тихо, мало, движения спокойные — сразу чувствовалось, этот человек знает себе цену и умеет уважать других.

Только уж очень он был худ — в лице ни кровинки, под глазами синие мешки.

— Я не требую от вас ответа немедленно. Подумайте. Завтра скажите, согласны ли поработать заместителем председателя облисполкома…

У меня похолодели ноги: с одной стороны, вроде бы приятно — вице-губернатор, а с другой — страшная мысль: «А что, если, Александр Георгиевич, и вас отправят туда, куда Макар телят не гонял?»

Думаю про все это невеселое, а говорю другое:

— Спасибо за доверие, Александр Георгиевич. Что ж думать. Согласен.

— Вот и прекрасно.

Не суждено было мне с Александром Георгиевичем поработать подольше — умер он. Рак у него был. Он про свою страшную болезнь знал и работал, пока не свалился. Железный был человек!

Никому на свете, ни одной душе не могу я рассказать, с какими мыслями я жил в предвоенные годы — с тридцать восьмого по сорок первый. Я понял — мое выдвижение на пост заместителя председателя облисполкома дело случая. А меня через полгода председателем избрали, поскольку председателя перебросили на Дальний Восток, на место кого-то «загремевшего». Тогда эти «переброски» в большой моде были. Я еще понял: выдвинуться случайно можно, а удержаться случайно нельзя, надо укреплять позиции. Вопрос — чем и как? Хорошей работой? Удовлетворением нужд трудящихся? Моих, так сказать, избирателей? Что такое хорошая работа? Из чего она слагается? Вовремя нужное решение принять. Вовремя доложить высшему начальству о принятых мерах. Об этом я особенно всегда заботился, и аппарату от меня за задержку справок, докладов и других документов в столицу доставалось по всей строгости.