Помор - [20]
— Ежели тела отца вашего не сыскали, — с силою сказал Чуга, — стало быть, рано отпевать его. Всяко быват…
— Вот и я так думаю! — горячо сказала Коломина. — Надеюсь всё, жду…
Девушка смолкла, погружённая в мысли невесёлые, и Фёдор тоже разговора не вёл, уважая чужую печаль, пока Наталья не вздохнула, отчего высокая грудь её поднялась ещё выше.
— А Пётр Степанович всё замуж меня выдать норовит, — пожаловалась она, — и маменька про то же талдычит. Только не хочу я, без отцова-то благословения…
Чуга и виду не показал, что рад.
— Выходит, не мил вам жених?
Наталья заколебалась.
— Про Мэта всяческие гадости говорят, — сказала она, — и в жестокости винят, и за бессердечие пеняют, а того не ведают, что доброта в нём тоже скрыта. Вон Мэт старикам своим особняк купил в Гарлеме, с садиком и слуг нанял. Родители его ни в чём нужды не знают, а он их почти каждый день навещает. Братца меньшого Мэт в аглицкий Оксфорд пристроил и платит за всё, а сестричке своей учителей из самой Италии выписал, чтобы они с ней музыкой занимались и голосок её пестовали…
Фёдор в это самое время перехватил ревнивый взгляд Гонта и подумал, что благие побуждения так глубоко запрятаны в потёмках души миллионщика, что хрен найдёшь. Мэтьюрин вооружился моноклем, отчего бледное лицо его перекосилось, принимая брезгливо-надменное выражение.
Тут Чуга не удержался — склонившись, он сказал Наталье наполовину шутливо, наполовину всерьёз:
— Ох и много бы я дал, чтобы отбить вас у этого лощёного хлыща! Право, погодили бы вы с замужеством, пока я обернусь да разбогатею! Вот не знал ранее, куда в этой Америке деваться, а нынче ведаю — в Калифорнию мне дорога, не иначе.
Девушка вспыхнула и тихонько рассмеялась (лицо у Гонта пошло красными пятнами).
— А я не тороплюсь под венец, — сказала она с милой улыбкой. — Мы с дядей пробудем в Нью-Йорке недельки две, а после вернёмся в Сан-Франциско. Оттуда уже на ранчу. Мэт в наших местах недавно осел, а уже самым большим хозяйством обзавёлся — у него десять тысяч голов скота и сорок бакеров. Люди они все несносные, грубые, драчливые, только одного своего хозяина и слушаются — Мэт лучше их всех с револьвером обращается, да и подраться не дурак. Говорит, что ранча для него — место отдыха от трудов праведных…
— Ежели в гости загляну, не прогоните?
— От дома не откажем!
Фёдор по-светски откланялся, подмечая, какое зло берёт Мэтьюрина Гонта. Марьяну, как видно, тоже увлекло незримое соперничество. Встрепенувшись, она созвала гостей:
— К столу!
Фёдора и Павла усадили по правую руку от хозяина. Гости беседовали на темы, далёкие от интересов помора, — они снисходительно поругивали условия в Интерлакене и Гриндельвальде,[56] восхищались пением Итало Кампанини и Аделины Патти, а вот Чуга прилагал немалые усилия, справляясь со столовым серебром эпохи Георга II, да так, чтобы при этом не кокнуть фамильный сервиз севрского фарфора.
Подавали устричный суп, молодую индюшку с кукурузными блинчиками, жареную утку в смородиновом желе, а Зеб угодливо подливал красного «Шато-о-брион».
Туренин легко и непринуждённо справлялся с многочисленными приборами, и Чуга внимательно следил за князем — в какую руку тот берёт большую вилку, какой держит маленькую, как орудует ножом.
— Скажите, кназ, — заговорила настойчивая Эмма Рикрофт, обращаясь к Чуге, — на Запад вы направляетесь поохотиться? А на какую дичь? На бизонов, может?
— Нет, мэм, — усмехнулся Фёдор, поднимая бокал. — Я намерен завести ранчу.
— О-о!
— Ваше здоровье!
Позднее, когда молодой Роуэлл Дэгонет сел за рояль, и по гостиной понеслись звуки модного вальса,[57] пары закружились в танце. Чуга заметил, что мисс Коломина держится в сторонке, и предложил ей руку.
— Вы танцуете? — удивилась девушка.
— Пляшу, — усмехнулся помор.
— Ох, извините! — смутилась дама. — Говорю что попало!
— Пустое, — сказал кавалер, кладя руку на гибкую девичью талию.
Двигался Чуга легко, на всякий случай твердя про себя: «Раз-два-три… Раз-два-три…» — и даже тётя Элспет вынуждена была признать их с Натальей красивой парой.
— Вы хорошо танцуете, — проговорила Коломина.
— Есть кого кружить, — улыбнулся Фёдор.
Его так и тянуло облизать внезапно пересохшие губы. Сердце билось гулко, гоняя горячую кровь, а девушка — вот она, совсем рядом, мучительно близкая — и недоступная. Весь мир вращался очень далеко, вне кольца объятий, наплывая и скользя мимо неразличимыми цветными пятнами.
Музыка смолкла, и Чуга первый раз в жизни поцеловал девушке руку, благодаря за кружение вальса. Наталья казалась немного растерянной и смущённой, она смотрела на него, будто ожидая невысказанных слов.
