Мне на всю жизнь запомнились праздники у нее дома. Даже не помню, чтобы кто-нибудь еще рассказывал, что учительница приглашала детей в дом, на праздники.
К сожалению, это скоро закончилось. Один «умный» папа написал жалобу, в которой упрекал ее в том, что в доме разрешается пить спиртное. Невозможно было перенести такое оскорбление. Мы так жалели, так извинялись, мы не знали, как изменить ситуацию. А чей-то папа был полон уверенности, в правильности выполненного долга.
Прошло столько лет, но теплые чувства уважения и взаимопонимания я смогла пронести по жизни. Поэтому наши встречи были часты и откровенны.
— Вера Федоровна, сейчас, когда позади своя школа и школа дочки, мне все чаще хочется понять: а какие ученики самые тяжелые? К кому невозможно пробиться?
— Те, которые считают, что мама должна любить только его.
— И чем же это чревато?
— Я не могу объяснить. Но эти дети видят только себя. Весь мир существует только для того, чтобы жили они. Удобно жили. С полным комфортом для собственной души.
— И чья тут вина?
— Мамы.
— И много таких детей?
— Много.
— А взрослых людей?
— Много, но меньше, чем детей. Жизнь обламывает.
— Но почему? Почему так происходит?
— У нас считается, что лучшая мать та, которая всю себя, без остатка отдает детям.
— И это плохо?
— Хорошо. Только без слов: «без остатка» и «всю себя». Человеку нужно иметь себя самого. А если ничего не остается, то его нет. Нет личности. Нет работы собственной души для себя.
Нет-нет. Жизнь остается, как фон. Внешняя жизнь, вообще, это фон нашей душевной жизни. Так вот фон остается.
— А вам не кажется, что очень многие живут на фоне собственной жизни?
— Не кажется. Я просто в этом уверена, я вижу это ежедневно.
Понимаешь, каждая очень любящая мама, отдавая всю себя дитяти, ждет в будущем дивидендов. В виде особого внимания лично к себе. Она, возможно, не отдает себе отчет в этом. Но, как показывает долгая жизнь, ждет. А когда не дожидается, происходит то, что чаще всего бывает между взрослыми детьми и обиженными мамами.
— Но ведь не все знают границу любви.
— Я думаю, что очень мало. И не знают, а скорее чувствуют.
— Вот так и живем: то в борьбе с собой, то в борьбе с близкими.
— Но знаешь, мадам, это не худший вариант матерей.
— Неужели, и вы помните «мадам»?
— А что, кто-то забыл?
— Нет-нет. Меня удивляет, что до сих пор помнят. А какой худший вариант?
— Это матери-энергофаги. Их любовь и привязанность не знает границ. Они топят ребенка в своей любви, они привязывают его намертво. Сколько людей остаются одинокими из-за родителей, из-за любви, замешанной на эгоизме. Женщины, то есть дочери, остаются не просто одинокими. Многие, до пенсии, остаются девицами. Не дает им жить другая любовь. Не дает ни возможности, ни времени, ни души для расцвета собственной любви. А с мальчиками дело еще хуже. Там все девочки, как потенциальные невесты, заранее плохи. И вырастает озлобленный, надменный, не понимающий свою настоящую цену, мужчина. Чаще всего, эта цена невелика.
— Но природа ведь все равно в мальчике берет свое?
— Так как мама с детства разрушает в нем женский образ, он начинает обращать свои мысли в другую сторону.
— О, господи!
— Это не закономерность, но уж очень часто.
— А среди нас были мальчики с такими мамами?
— Были.
— Интересно, кто?
— Да, я уж и не помню. После вас столько ребят было в моей жизни.
— Но, мне кажется, такие человеческие экспонаты помнятся?
— Конечно. Но время прошло. Они выросли. Мамы постарели и, наверно, энергия поугасла. Бог знает, как сложилась их жизнь.
Я начинаю быстро думать, как вытащить из Веры Федоровны фамилию Митин, Дима Митин. Неужели Живой соврал?
— Вера Федоровна, сейчас очень многие становятся верующими. А вы?
— Нет, не стала. Правда, я перестала быть ярой атеисткой, но Бога, то есть Иисуса, воспринимаю только как историческую личность. Понимаешь, именно сейчас во мне разделились три понятия: религия, церковь и Бог. К церкви у меня много вопросов.
— Каких?
— Она призывает каждый жест, каждое слово, каждую мысль и каждый поступок сопоставлять с карою божьей. Но почему в жизни самых больших высот достигают воры и убийцы?
— Вам интересны пророки?
— В те времена в них была необходимость.
— А сейчас?
— С тех пор, как придумали фразу: нет пророков в своем отечестве, — им перестали верить, даже, если они говорили правду. А вот в бога в душе, как нравственный и моральный стержень, я верю. Без этого, неуемное животное, под названием человек, наверно, жить не сможет. Не сможет сам себя обуздать.
— А пророк Моисей?
— Тебе интересен он, как историческая личность, или возможность выхода из рабства?
— Я не знаю, как вам объяснить. Меня, скорее, интересуют люди с претензиями на пророка. Мне кажется, что они сами объявляют себя пророками. Их никто об этом не просит. И еще. А многие ли, находясь в рабстве, хотят стать свободными? Ведь консерватизм — очень распространенное человеческое качество. Даже в дискомфорте можно найти комфортность. Интересно, евреи просили Моисея об исходе? Может быть, таково было его внутреннее убеждение? Он считал это своим предназначением?
— Ты начала сталкиваться с людьми такого сорта?
