Помню - [10]

Помню трёхэтажное здание рядом с вокзалом. Это была коробка, по карнизам которой взбирался я на третий этаж и бегал по стенам, рискуя свалиться. Было забавно – забавно до того, что французские пленные, возвращающиеся в свою страну, давали нам консервы, чтобы посмотреть, как ловко мы взбираемся по стенам. Не забыл я и того, как в футбольном матче французы выиграли у местной команды со счётом 11:0. Это был разгром в полном смысле этого слова. Помнится и ловля лягушек французами. Мы, ребята, с большим любопытством наблюдали, как на сделанные из булавок крючки, привязанные к обычным ниткам, французы вытаскивали лягушек одну за другой, отрезали тушку, а две задние ножки после снятия шкуры укладывали в противогазную сумку.

– Гуд, гуд, – говорил француз. – Масло, картошка – гуд.

Война приближалась к концу. Диктор на радио постоянно информировал о происходящем на фронте. Немцы воевали у себя дома, и, конечно, им было очень плохо, но не хуже, чем было нам. Военные действия развивались так быстро, что мы не успевали следить за ними. Стремительное наступление Красной армии по всем фронтам не давало немцам времени на то, чтобы даже минимально оправиться. Самым горячим местом стал Берлин. В военных действиях немецкой армии всё чаще стали появляться дети в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет, и они гибли, не успев вкусить прелестей жизни.

Наступал май, а вместе с ним и конец проклятой войне. 9 мая по радио передали, что немецкая армия капитулировала. Окончилась война, прекратились беды тех, кто остался в живых, но муки и страдания ещё долго будут преследовать тех, кто потерял родных и близких, тех, кто остался калеками на всю жизнь. Ещё долго останется в памяти людей длинный кровавый путь с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года. Четыре года войны, принёсших неисчислимые страдания, зверства, издевательства над миллионами безвинных людей, ставших жертвами, я бы сказал, одного фанатика – Адольфа Гитлера. А впрочем, были виновные и в нашем доме. А кто? Советская власть. Отпрыски фашизма – социалисты, коммунисты, носители неосуществимых идей – фанатики не менее Гитлера. Им земля не может быть пухом. Их замуровывали в стены, но, к великому сожалению, не всех. А не мешало бы всех-всех, чтоб духа от них не осталось.

Глава 4

Война кончилась. Останутся воспоминания, останутся в памяти образы родных и близких, умерших в тылу или павших на поле боя. Лица деда Ефима, дяди Юзи, погибших в тылу, и лица дяди Гриши, дяди Лёвы и дяди Васи, самого близкого друга отца. Он был лётчиком и в последние дни войны прислал нам свою фотографию и письмо, в котором описывал тяжёлые бои в Берлине. Предчувствуя свою возможную гибель, он прощался с нами. И он погиб над Берлином, а его жена, тётя Леся, погибла при перевозке раненых на Днепре в первые дни войны. Никто не посмеет вычеркнуть из моей памяти последние слова дяди Юзи, написанные им на обратной стороне фотографии в последнем письме из Берлина: «Лишь тот свободной жизни властелин, кто дни свои в борьбе проводит трудной».

Семья Дьякончуков любила нас, и мы любили их. Я любил их всех, родных и близких, и каждый из них оставил в памяти моей что-то своё. Буду помнить их улыбающиеся, добрые лица всегда, пока не уйду.

Воины возвращались домой поездами, машинами, маршем. «Скорее, скорее домой!» – мечтал каждый солдат. Четыре года разлуки подстёгивали их. Помню картины встреч с родными, близкими. Плачи и рыдания, радость и обмороки от радости. Это незабываемо.

Но были и такие, кто напрасно ждал возвращенцев. Это были люди, в которых жила вера в то, что вернутся их воины, обязательно должны вернуться. И они ждали. Их питала любовь вера и надежда. Многие из них так и умерли, состарившись и унеся с собой и память, и воспоминания, и дорогие им образы родных и близких, не вернувшихся с той жестокой войны.

У некоторых сбылись надежды. Вернулись пропавшие без вести, и возвращением своим они вернули к жизни своих родных и близких. Многие после возвращения попали в немилость нашим вождям и нашли себя – спустя короткое время радостей – в тюрьмах. Их упрятали туда за то, что сдались в плен, а ведь по законам советской морали в плен сдаваться было нельзя. Ну а как же быть, как поступить было тем, кого окружили? Объяснение советского толка просто и доходчиво: застрелись, покончи с собой, но в плен не сдавайся. Тысячи и тысячи воинов, побывавших в плену и хлебнувших прелестей немецкого плена, продолжили свои жизни в многолетнем советском плену, в концентрационных лагерях советской действительности.

Миллионы погибших. Божья земля превратилась в сплошное кладбище, но для вождей наших этого было мало, и загубили они десятки, сотни тысяч ни в чём не повинных людей. Можно себе представить, сколько крови и слёз впитала в себя земля-матушка, и спрашивается: для чего, ради чего?

Спустя пару месяцев вернулся отец своим ходом. Приехал он на бричке с упряжкой в две лошади, один жеребец – верховой. Какой была встреча, думаю, нет смысла описывать.

Отец тянул одну ногу и ходил с палкой. Его адъютант – помню, что из Казани, – очень любил отца и много о нём рассказывал. Эти несколько дней его пребывания у нас сопровождались сплошными рассказами о войне, о батальоне, об отце как командире и человеке. Имя его я забыл, но помню, что многие годы после демобилизации отец вёл с ним постоянную переписку.