Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - [139]

Долгое время Каракалья ездил на работу, довольствуясь самым обыкновенным велосипедом, но теперь решил купить наконец мотороллер. Это была роскошь по тем временам, и мотороллер Каракальи стал предметом всеобщего восхищения и зависти. Сверкающая хромом, мягко рокочущая, изящная «Веспа» пленяла всех соседей и прохожих. Каракалья обкатывал мотороллер по дорогам и проулкам Зомботауна, избегая больших магистралей, где сновали машины и грузовики. Стоило лишь ему остановиться, как вокруг собирались любопытные. Каждому хотелось потрогать мотороллер, подробно расспросить о машине ее счастливого обладателя.

Всеобщее внимание к Каракалье пришлось не по вкусу Эдуарду, и он испытывал к нему, точно так же, как и к бывшему своему школьному товарищу Жану Эквабле, по прозвищу Вампир, чувство острой враждебности. Их семьи соперничали между собой, как это обычно бывает в деревнях, когда несколько семей отправляют учиться в город своих сыновей. Так случилось, что именно Жан-Пьер Онана, по прозвищу Каракалья, стал для своих земляков символом неоспоримого успеха, тогда как Эдуард олицетворял собой трудолюбивую посредственность.

Всякому, кто спрашивал его о цене машины или о том, как он приобрел мотороллер, Каракалья отвечал со свойственной ему простотой, которую высоко ценил весь квартал:

— Сколько стоит? Да считай: двести бумажек, не ошибешься. Забудь о том, что пишут в витринах. Беда с этими штуковинами в том, что, когда их заимеешь, конца не видно дополнительным расходам.

— Все равно как с женщинами! — шутил кто-то.

— Вот именно! — соглашался Каракалья. — А как я купил его? Тоже дело нехитрое. Покупок в кредит я не признаю, это гнусность. Предпочитаю сначала поднакопить, а потом и в лавку идти.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у тебя были эти самые двести банкнотов наличными?

— А какая разница, считай, что наличными, раз деньги лежали в банке. Мне достаточно было только подписать чек.

— Интересно, как чувствует себя человек, у которого есть возможность подписать такой чек. Здорово…

— Послушай, — вмешался однажды Эдуард в разговор Каракальи с каким-то прохожим, которого они оба не знали, — ты, я вижу, занялся саморекламой. Если бы у нас выборы проходили так, как до независимости, тебя бы непременно избрали, не сомневайся. Но тебе не повезло, президент навел порядок, так что эта твоя американская реклама теперь ни к чему.

— Почему это ты называешь его «президентом», когда все вокруг говорят «Баба Тура»? — вскипел Каракалья. — Лучше уж тогда величать официально, как в сообщениях по радио, «высочайшее превосходительство, благороднейший и горячо любимейший господин президент»! Вместо того чтобы подхалимничать исподтишка, лучше уж делать это в открытую! Эх ты, ничтожество!..

— Что это на тебя вдруг нашло? Ты чего это бросаешься на людей? — удивился в свою очередь Андре, зять Каракальи. Он учился в Ойоло, в последнем классе коллежа и часто приезжал на каникулы к родственникам. — С ума ты, что ли, сошел?

— Вы только поглядите на него! — продолжал насмехаться Эдуард. — Выходит, теперь и слова нельзя сказать господину управляющему гражданскими и финансовыми делами? Счастье еще, что ты не префект или, еще того хуже, не министр, не то пришлось бы нам забиться в пещеры.

— Хочешь отыграться на мне за все свои неприятности? — вскипел Каракалья. — Лучше бы ты не лез, как осел, на этот конкурс, а отправил вместо себя жену, уж она бы выдержала экзамен. И тогда бы она могла ходить на работу, а ты тем временем бегал бы на рынок, варил обед и выполнял ее поручения после того, как она вернется с работы. Каждому свое.

— Похоже, что человечество идет именно к этому, — вставил Андре. — Ты, Эдуард, подумал бы над этим хорошенько ближайшей ночью, и, может, на следующем конкурсе возьмешь эту тему для сочинения. Ступай обсуди это дело с женой. Женщина — вещь полезная, только надо уметь ею пользоваться.

Эдуард, который постоянно носил кастет на правой руке, бросился на Каракалью, бывшего ниже его ростом, и нанес ему удар. А потом исчез, прежде чем кто-либо успел опомниться.

Оба мужчины были в бешенстве и, желая во чго бы то ни стало отомстить за подбитый глаз Каракальи, до самого вечера искали Эдуарда по всему Зомботауну, затем, несколько успокоившись, согласились, как им предлагали соседи, вынести это дело на суд Жан-Дюпона. Спустя несколько минут Эдуард, до которого неведомо как дошли слухи об этом, к великому удивлению своей жены, осторожно прокрался в свою лачугу и забаррикадировался там, отказавшись явиться к Жан-Дюпону.

На другое утро он встал раньше всех и поспешил в город. В Зомботаун Эдуард вернулся лишь поздно вечером, причем на поясе у него висел кинжал в чехле — на манер людей с Севера. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы соседи если и не воспылали к нему любовью, то, во всяком случае, навсегда оставили его в покое.

Дни шли за днями, об этом случае все забыли, казалось, на том и делу конец. Но думать так могли только те, кто не учитывал необычности ситуации: ведь над человеком насмехались и даже пытались свести с ним счеты, намекая на умственное превосходство его жены.