Поменяться местами - [15]

Добравшись до вокзала в Дардейле, я не могу поверить глазам: доктор Петер, добрая душа, привез на школьном микроавтобусе весь наш Деревенский Дозор. От Хэмли сюда путь неблизкий, так что я очень тронута. Бетси со слезами на глазах протягивает мне записку с номером ее домашнего телефона («Вдруг у тебя не записан»). Черт возьми, зачем я бросаю родной Хэмли?! Я смотрю на доктора Петера, Базиля с британским флажком на лацкане твидового пиджака и Лину, стоящую чуть в стороне, худую и осунувшуюся, и моя решимость возвращается.

Наше решение правильное. К тому же мне почти восемьдесят – когда еще пускаться в приключения, если не сейчас?

Лина провожает меня до купе и просит попутчиков помочь мне с чемоданом в Лондоне. Мы обнимаемся на прощание, и, едва она выходит на платформу, поезд трогается.

Я машу друзьям, и вот Йоркшир уже ускользает вдаль. Поезд мчит сквозь поля в Лондон, и я чувствую внезапный прилив жизни, бодрость духа, азарт и воспрянувшую ото сна надежду.

7. Лина

Мама живет в доме на две семьи на Нижней улице. Ее дверь голубая с медным молоточком.

Некоторое время я стою на крыльце, но все же достаю из кармана бабушкин ключ – свой я забыла в Лондоне. Такая забывчивость, конечно, по Фрейду.

Неловко входить в дом без приглашения, но еще более странно стучаться. Хотя полтора года назад я бы открыла дверь не задумываясь.

Открываю дверь и замираю на пороге, пытаясь успокоиться.

Коридор не изменился ни капли: слабый запах чистящих средств, старый деревянный столик, плюшевый ковер, который создает ощущение, что ты идешь по дивану. Мама агент по недвижимости и всегда питала страсть к уютным домам, но этот слегка старомоден. Интерьер остался от прошлых хозяев, и теплый желто-кремовый цвет стен совсем не похож на яркие обои в доме моего детства. Этот дом был куплен ради удобства – и он был куплен для Карлы, а не для мамы. Мне до ужаса не хочется в него возвращаться. Ощущение как при внезапной встрече с бывшим парнем – очевидно, вашему прошлому нечего делать в настоящем.

Дверь гостиной. Я вздрагиваю, не в силах на нее смотреть. Отворачиваюсь и вижу на столике у лестницы огромную фотографию сестры. Мама поставила ее в день смерти Карлы, и как же я ее ненавижу – из-за нее каждый визит к маме похож на поминки. А еще Карла на ней совсем на себя не похожа – фотография с выпускного, так что она в вечернем платье и с прической. Колечко из носа она вынула, а брови проколоть еще не успела – и без этого тоже вид непривычный. Она считала, что без пирсинга ее образ не полный, и все шутила, что я ничуть не лучше с моей манией выпрямлять волосы.

Мама появляется на верхней площадке лестницы. Она в джинсах и толстовке и какая-то перевозбужденная – будто я отвлекаю ее от приготовления обеда на толпу гостей или поймала на пороге, когда ей надо бежать по делам.

– Лина, привет! – говорит она, останавливаясь у подножия лестницы.

Какая же она худая!

Вздохнув, я отвожу глаза.

– Привет, мам.

Не могу заставить себя сделать шаг навстречу, она же подходит осторожно, словно боится меня спугнуть. Для меня существуют две версии моей матери. Одна из них – нездоровая, хрупкая, на грани срыва; женщина, которая погубила мою сестру, не желая слушать о другом лечении, экспериментальных препаратах, частной терапии. А вторая мама, вырастившая меня, – вихрь медовых локонов и грандиозных идей. Импульсивная, яркая и неудержимая, и всегда – всегда! – готовая встать на мою сторону.

Меня пугает, что я начинаю злиться от одного ее вида. Я ненавижу это чувство, расползающееся внутри, как чернила по воде. Какой же глупой была эта затея… Вернуться сюда, да еще и на два месяца! Я хотела перестать злиться – хотела простить ее, но при встрече эмоции вновь взяли верх.

Фитц был прав: не стоило приезжать. Тем более после панической атаки на работе.

– Если честно, я даже не знаю, о чем нам говорить или что делать. – Мама виновато улыбается. – Но я очень рада, что ты здесь. Думаю, это неплохое начало.

– Ага. Я зашла сказать, что готова помочь тебе, если что-то нужно. С уборкой или еще с чем… Бабушка же тебя предупреждала?

– С уборкой? – Мама смотрит на меня с удивлением.

Вообще-то, бабушка толком не объяснила, с чем именно помогает маме, только повторяла, как это важно.

– Сделаю все, что тебе нужно, – отвечаю я, неловко переминаясь с ноги на ногу. Тугой, тревожный узел снова затягивается у меня между ребер.

– Может, чаю? – Мама чуть склоняет голову набок.

Не знаю, что ответить. Думала, что смогу с ней нормально поговорить, но стоило войти в дом – и решимости как не бывало.

Я тяну время, оглядываюсь по сторонам – и мой взгляд падает на любимую мамину фотографию: индонезийский храм и перед ним гибкий йог в позе дерева. Мама вставила ее в новую рамку – единственное изменение во всем доме. Удивительно. Когда у нее был плохой день на работе или когда мы с Карлой доставали ее своими выкрутасами, она показывала на эту фотографию и говорила: «На десять вдохов я там. – Закрывала глаза и глубоко дышала, а открыв глаза, говорила: – Я вернулась. Мне лучше».

Я опускаю взгляд на столик. Он весь усыпан… камешками? Кристаллами?