Помеченный смертью - [16]

В ее голосе было столько неподдельного восхищения, что у Инги вмиг пропало желание что-либо объяснять, она лишь зарделась и повела плечами – вот такие мы, мол. Элла всегда была девочкой с понятием и толк в мужиках знала, и если уж она поставила кому-то пять баллов, то это всерьез.

– Ты с ним недавно, – сказала Элла.

Это даже не был вопрос, просто констатация факта.

– Все-то ты знаешь, – улыбнулась Инга.

– Просто я видела его недавно, и он был не с тобой, – раскрыла секрет собственной осведомленности Элла.

– Может быть, это была его жена?

– Я видела его на фестивале в Канне. Какой дурак потащится в Канн с собственной женой?

– Так ты до сих пор не замужем?

– Угадала!

– Это очень просто.

– Неужели?

– Ты была в Канне, но мужчины ведь не возят туда своих жен. Значит, тебя возил друг?

– Умнеешь! – засмеялась Элла. – Набираешься опыта! Все схватываешь на лету.

– Взрослеем.

– Оно и видно.

Подошел Григорьев. Элла привычно изобразила кротость на лице. Цену этой кротости Инга знала, поэтому прощально кивнула подруге и потянула Григорьева прочь.

– Кто это? – осведомился Григорьев, даже оглянулся.

– Так, подруга.

Григорьев извлек из кармана небольшую коробочку, открыл крышку. Кулон лежал на черной бархатной подушечке и сейчас казался еще более роскошным, чем виделся на витрине.

– Чудесный подарок.

– Вы любите золото, Инга?

– Не само золото. Меня привлекает красота, изящество самой вещи.

Григорьев кивнул, будто и не ожидал иного ответа.

Спустились к машине. Охранники Григорьева, на этот раз пряча свои автоматы под пиджаками, предусмотрительно распахнули дверцы с обеих сторон машины.

Когда Григорьев и Инга оказались в машине, министр вдруг протянул к своей спутнице руку, сжатую в кулак, а когда он разжал, Инга увидела золотую цепочку – очень тонкую и очень красивую.

– Я хочу поблагодарить вас…

– За что? – растерялась Инга.

– За то, что вы уделили мне толику своего драгоценного времени.

Она ничего не успела ответить, как вдруг Григорьев быстрым движением надел цепочку ей на шею, прямо через голову. Она хотела сказать, что не может принять столь дорогой подарок, ведь эта цепочка явно из коллекции Решье, а значит, стоит много-много долларов, и вообще она не привыкла к дорогим подаркам от мужчин, потому что принять такой подарок – это уже будто взять на себя какое-то обязательство, что-то пообещать, пусть даже и без слов. И едва она об этом подумала, как вдруг мысль – поначалу пугающая – пришла ей в голову. Она, еще не веря, подняла глаза, пытаясь прочесть ответ на лице своего спутника, а Григорьев вдруг сказал, будто только что это решив про себя:

– У меня сегодня деловой ужин. Как я мог забыть! Не составите мне компанию?

– Я? – зачем-то переспросила Инга, уже поняв, что обо всем она догадалась правильно – и о цепочке этой, и о том, что последует далее.

– Да. Вот если бы вы были сегодня со мной вечером, – сказал Григорьев почти мечтательным голосом, но его глаза смотрели холодно и испытующе. – Негоже мне появляться на ужине без спутницы. Вы не переживайте, хорошая компания. Посол одной очень небедной страны и двое бизнесменов из тех же краев.

Инга хотела спросить, не могла ли бы вместо нее поехать жена Григорьева, но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и вовремя прикусила язык. Она могла сделать одно из двух: вернуть цепочку и отказаться, сославшись на что угодно, или же согласиться. Там, в той жизни, куда ее приглашает Григорьев, мужчины покупают своим женщинам кулоны из коллекции Решье, там ездят в Канн, обедают только в ресторанах, там есть много такого, чего Инга еще не знает и никогда не узнает, если откажется сейчас, в эту самую минуту. Ей предоставили шанс, который раз в жизни только и выпадает, и что она теряет? Ничего, ровным счетом ничего. А Григорьев все смотрел на нее молча и требовательно, ждал ответа, ждал ее «да». Ах, как это хорошо – видеть, что от твоего решения что-то зависит, и когда Григорьев уже совсем потерял терпение, в тот самый последний миг, за которым уже ничего не будет, когда уже поздно что-то решать, Инга сказала будто в раздумье:

– У меня сегодня свободный вечер вообще-то.

Черта с два он был у нее свободный, ее ждал этот двухметровый самец из банка, но сегодня у него ничего не выгорит, отдыхай, парниша, вот эта ее фраза – это и было ее «да». Григорьев кивнул удовлетворительно и завел двигатель.

– Сейчас заедем в одно место, – сказал он. – Там можно переодеться, подготовиться к вечеринке.

Всю дорогу ехали молча. Оказались где-то в пригороде, вдоль дороги тянулись высокие заборы. За запертыми наглухо воротами, казалось, не было жизни. Перед одними из ворот Григорьев притормозил, а когда те распахнулись – быстро и бесшумно, – Инга увидела спрятавшийся в глубине парка особняк. Сводчатые окна и крыша под красной черепицей. Клумба с розами. Ажурные светильники вдоль асфальтированной аллеи.

Подъехали к центральному входу. Никто не вышел из дома, словно никого и не было здесь. Охранники остались в машине.

В доме было тихо. В вазах стояли свежесрезанные цветы. Просторные комнаты. Хрустальные люстры свисают с потолка и отражаются в натертом до зеркального блеска паркете. Здесь никто не жил, Инга готова была поклясться, что в доме нет запаха жизни.