Полюс вечного холода - [55]

Вадим впился в пеньковую вервь, просунул под нее пальцы, чтобы не задохнуться, но она дернулась, и он, потеряв устойчивость, свергся в чернеющий провал. Крышка немедленно захлопнулась, и металлический пузырь стал погружаться в бездонный разлом.

* * *

«Сижу за решеткой в темнице сырой…» Именно эти хрестоматийные строчки выдернулись из памяти Вадима, когда он обрел способность соображать. Притом что все было как раз наоборот: он не сидел, а лежал, вокруг не чувствовалось сырости, хотя арестантская явно располагалась под уровнем озера, и термин «темница» не очень подходил к ней, ибо стоявшие на полке свечи в достаточной мере рассеивали мглу. Да и решеток никаких не было.

Чтобы достичь большего соответствия с персонажем классической цитаты, Вадим сел. Под ним был продавленный тюфяк, на коем прежде кто-то уже провел несколько ночей. Шея, с которой минуту назад сняли аркан, зудела и чесалась. Вадим вспомнил, как его, полузадохшегося и утратившего способность к сопротивлению, сковали наручниками внутри подводного аппарата, а вскоре через широкий брезентовый рукав, пристыкованный одним концом к колоколу, а другим – к пробоине в скалистом дне Лабынкыра, втолкнули в штрек, разделенный вдоль сколоченной из досок стеной со врезанными в нее дверьми. Подробнее он рассмотреть не успел – его конвоиры, в которых он признал Мышкина и Толумана, открыли первую из дверей и бросили пленного в застенок, как мешок с рухлядью. От аркана и кандалов его освободили, обыскали и удалились, не вступая в переговоры. Последнее было бы проблематичным, так как способность воспроизводить членораздельные звуки Вадим обрел не сразу, он долго сглатывал прогорклую слюну и прокашливался.

Одиночество длилось всего ничего. Он еще как следует не осмотрелся, а дверь уже приотворилась, и из-за нее выглянул Мышкин. На нем был крахмальный медицинский халат, на голове повязка, скрывавшая волосы, а поверх нее – тесемка с электрическим фонариком и отражателем из серебристой фольги. Свет прянул Вадиму в глаза, заставив зажмуриться.

– Вы в норме? – промурчал Артемий Афанасьевич. – Вот и славненько. А то у господина Герца рука тяжелая, мог и придушить невзначай.

– Герц? Это который Толуман?

– Маскарад и прозвище – для якутов, чтобы за своего сойти. А так – интеллигентнейшая личность. Во-первых, приват-доцент, в двадцать два года преподавал в Петербургском университете, но это занятие ему наскучило, и он подался в армию. Служил военным медиком в капитанском чине. Во-вторых, бесподобный хирург, сам проводил уникальные операции, но, преклоняясь перед талантом другого великого врачевателя, сделался его пожизненным ассистентом. В-третьих, первостатейный актер и психолог… ну, в этом вы и без меня убедились. Знаете, как непросто было здешний сброд приручить? А они ведь его не просто за оюна почитали, они ему как божеству поклонялись! А вы их в расход… Ай-я-яй!

Вадиму взбрело на ум поразить паясничавшего Мышкина своей осведомленностью.

– Другой великий врачеватель – это Спасов? Тот, которого вы в тундре похоронили?

– Это вам Эджена разболтала? – Артемий Афанасьевич не походил на пораженного, им владело скорее чувство сожаления. – Любимица Николая Венедиктовича, он ее как дочку лелеял… Но что взять с ветреницы! Я подозревал, что она к вам ходит, да никак выследить не получалось. Резвунья!

– Где она? Здесь?

– Здесь, но не про вашу честь, – скаламбурил Мышкин в рифму. – Заперли мы ее, чтобы не разгуливала где ни попадя.

– Освободите сейчас же! – Вадим порыскал глазами, ища что-нибудь, чем можно было бы запулить в манерничавшего позера. Не найдя, пошел на него с кулаками. – Освободите, или я вам баклушку сверну!

Артемий Афанасьевич, не дожидаясь экзекуции, закрыл дверь и задвинул снаружи засов. Вадим обрушил на нее град ударов – сколь сильных, столь и напрасных.

– Не надорвитесь, милейший! – просочился в щелку тенорок Мышкина. – Во-первых, конечности себе отобьете, а это чревато – я вам как специалист говорю… Во-вторых, попортите постройку. На нее столько сил и средств ушло! Грот – природного происхождения, но затащить сюда деревянные панели, оборудовать, устроить вентиляцию… Якуты под нашим руководством полгода по двадцать четыре часа в сутки вкалывали. Не все выжили… А в-третьих, вы нам еще пригодитесь. Если ваш друг надежд не оправдает, настанет ваш черед, имейте в виду.

– Какой друг? Какие надежды? – заревел Вадим, но стучать перестал. – Ты… хамелеон! Открывай, поговорим по-мужски!

– Вот еще! Я физиолог, а не боксер. Вы мне, кстати сказать, жизнью обязаны. Я еще в нашу первую встречу мог вас пристрелить или Толуману… то бишь Герцу на расправу отдать, да пожалел. Есть у меня слабость – не могу ближнего загубить. Из-за вас такой расчудесный наблюдательный пункт пришлось сжечь.

– Это избушку?

– Для вас избушка, а для меня – Монплезир. Не очень-то приятно в этой кротовине круглыми сутками сидеть, без света дневного. Герц со своими черносотенцами каждый день в дозоре, а я что, рыжий? Выходил иногда свежим воздухом подышать, ночку-другую скоротать по-людски. Чтобы зверушки не донимали, фейерверки пускал. Рай! А тут вы… Я сразу догадался, что вы меня в покое не оставите, вот и придумал этот фокус-покус – избушку подпалил, а сам сюда, на дно. Спросите, для чего? А чтобы вас вместе со всей челядью на огонек заманить, да и накрыть разом. А то больно хлопотно за вами по всей тундре шнырять… И к слову, Герц бы вас всенепременно ухлопал, если б не Эджена. Это же она вашу компанию из пещеры вывела?