Полюс. Неутоленная жажда - [23]

Эти же торосы видим сейчас и мы. Но после месячного существования в этой среде хочется оградить себя стенами, исчезнуть из четырехмерной бесконечности, залезть в палатку или, на худой конец, надвинуть капюшон на глаза. Тогда нижняя кромка капюшона загораживает небо, и через какое-то время начинает казаться, что ты идешь под мостами, по узкому коридору между двух стен. К этому привыкаешь и долго так идешь, пока тебя вдруг не останавливает вопрос: откуда здесь мосты? Я останавливаюсь и, навалившись на лыжные палки, повисаю на них как старый, истерзанный десятилетиями плащ. Мой взгляд скользит по ближайшим торосам и дальше, туда, где белые поля переходят в серую дымку неба. Я разглядываю это место, пока меня не начинает терзать страх. Страх не дойти. Но это лишь минутный дискомфорт, мозг справляется с этой ситуацией, он уже научился не допускать «нерентабельные» мысли. Сортируя ощущения, он сразу же убивает самые вредные из них. Я заставляю себя сделать первый шаг, дальше — легче, включается инерция. Потом, когда Славка начал регулярно отрываться от меня, я запретил себе останавливаться, пока не наступит время перерыва. Вообще, когда он шел первым, я всегда подхлестывал себя и находился в состоянии активной погони. Я изощрялся, я срезал углы, я наблюдал за каждым Славкиным движением и старался не повторять его ошибок, особенно при переходах через торосы. Славка не давал себе спуску и шел неустанно, как машина. Здесь, я думаю, мы стоили друг друга и одинаково эксплуатировали свою волю. Мне оставалось лишь с тоской вспоминать свою полноценную ногу, которая была у меня до 16 марта, и предаваться мечтаниям, какой бы я сейчас был орел и как бы быстро бежал, если бы да кабы…

Слава: «4 апреля. 84°50′ с. ш. 91°33′ в. д. Прошли 17,5 км. До СП 575 км. Утром первым вышел Гера и ломанул, как мне показалось, левее на целый переход. Я кричал, но тщетно. Потом стал догонять, срезая угол. После обеда выдался тяжелый путь. Несколько раз не представлял, как вытяну сани через торос, но вытягивал из последних сил. Когда проходили участок торошения во время подвижек — скрежет, треск, напоминающие пресс или какой-то станок».

Хорошие поля начались с 84-го градуса, и сразу же у меня появилась мозоль во всю правую стопу. Сплошная, в один пузырь, каких сроду не бывало. Славке не говорю, хватает нам моей отмороженной ноги. Что-то мне везет в этот раз на травмы.

Кажется, что все время идешь в гору. Поначалу ждешь, что после этого поедешь вниз, но проходят минуты, а подъем продолжается. Понимаешь, что идешь по горизонтальной плоскости, пытаешься даже наддать, чтобы ощутить скорость, но получаешь комбинацию суетливого и бестолкового движения. Только успеваешь забыть об этом, как тут же Славка жалуется: ему кажется, что дорога пошла вверх. Начались целые пространства молодых полей с взошедшими «цветами», надежные, ровные, без торосов, но тяжелые на ход. Славка опять идет без палок, бредет, как будто заснул. Реже встречались совсем молодые поля, мы их определяли по темному льду и тонкой бахроме солевых «цветов». Они были ненадежны и пробивались лыжной палкой. Больших полей с таким льдом нам не попадалось, но вот «реки» и «озера», шириной от нескольких метров до нескольких сотен метров, были. Мы подходили к такой реке и, посмотрев направо и налево и не найдя ничего более утешительного, отстегивали санки и переходили через полынью с рюкзаком. Потом возвращались за нартами, уже зная этот лед, и перетягивали их к надежному берегу. Тонкий лед проминался волнообразно: волны расходились во все стороны от человека. В этом случае мы просто бежали, и тогда наши нарты скользили уже в полуводе. Но так было всего три или четыре раза. Обычно мы не рисковали, хотя усталость все больше и больше подталкивала нас к риску, но нам хватало здравого смысла, и мы искали обход и пытались обойти проблемное место. В таких полях видны были островки — вмерзшие осколки толстого льда, которые мы называли «пельменями». Это были надежные места, на них можно было перевести дух, осмотреться, после чего рвануть дальше. Большинство мостов, по которым мы переправлялись через разводья, были этими самыми пельменями. Подходя к полынье, мы шли вдоль нее, обычно в сторону мест сжатия, и там часто находили переход. Однажды мы поняли, что поля, разламываясь на части, не столько напирают друг на друга по всему фронту, сколько двигаются вокруг своей оси и, в результате, цепляясь углами одно за другое, производят торошение. Лед крошится на глыбы, вал из глыб растет в ширину и высоту, образуется место потенциального перехода через полынью. И еще мы заметили, что разрушение льда происходит после того, как кончается ветер. Ветер уплотняет лед, но с приходом безветренной погоды лед расползается, появляется множество трещин, и все это происходит на фоне прекрасной погоды. Это качество ветра мы оценили лишь в конце марта, и теперь не огорчались, когда утромбыла плохая погода. Повсеместное торошение на фоне солнечной погоды сопровождало нас 7 и 8 апреля. Дрейфующие льды стонали, когда мы пересекали зоны сжатия по живому льду. На наших глазах громоздились друг на друга глыбы льда, эта куча ледяных обломков шевелилась как живая, отдельные куски, потеряв устойчивое равновесие, обваливались вниз с высоты нескольких метров. Все скрипело и визжало. Славка на несколько секунд замер в эпицентре этого сжатия, и я увидел, как его поднимает. «Смотри, как на лифте!» — кричал он. Его действительно поднимало до уровня высокого дальнего берега, и в какой-то момент он без особых трудов перебрался на соседнее поле. Я не стал отстегивать санки и пошел со всей выкладкой. Под ногами дыбился лед, подталкивал и выталкивал меня. Я отчаянно работал ногами и палками и развил достаточную скорость по этому живому курумнику и буквально взлетел на соседнее поле. Там, где я только что пробежал, хлынула вода и в считанные секунды затопила всю эту кашу.