Полярный круг - [212]

В привычках людских распространять один-единственный случай на всю жизнь, как бы предостерегая людей от повторения… Может, и было такое, когда унесенный на льдине человек превратился в тэрыкы. И тогда решили люди, что отныне всегда так и будет… Да, может, и было раз, но больше такого не будет, как не было больше любви кита к женщине.

Пины поднялся на вершину Холма и глянул в море.

Только вчера вечером он был здесь и хорошо помнил очертания ледового берега, простирающегося от твердой, еще покрытой снегами земли до открытой воды. Теперь картина была иной: будто кто-то огромным, остро отточенным ножом взял и отрезал кусок припая и этот кусок уже успел раздробиться на мелкие обломки, уплывающие в море, кипящее под сильным ветром.

Еще раз взглянув на белые обломки льдин, смешанные на горизонте с низко нависшими облаками, Пины заспешил вниз, к ярангам.

Кэу внимательно выслушал Пины.

— Надо поглядеть в прибрежных торосах… Может, ему удалось пересечь водную преграду… Иди в торосы, Пины.

Прихватив лыжи-снегоступы, палку с острым щупом на конце, Пины зашагал к морю.

У яранги неподвижно стояла Тин-Тин.

Странные, удивительные отношения у Гойгоя с женой. Иной раз, наблюдая со стороны, Пины чувствовал нечто вроде зарождающейся зависти, какое-то беспокойство, смешанное с удивлением. У молодой пары все время шла какая-то своя игра. Они мало говорили между собой, можно даже сказать — больше молчали, но между ними, казалось, шел непрерывный безмолвный разговор, неутихающее мысленное общение.

Тин-Тин еще ничего не сказала, однако Пины видел, как она обеспокоена, как внутренне напряжена, будто в ожидании удара.

Она проводила Пины молчаливым, но молящим взглядом и стояла до тех пор, пока тот не скрылся за первой грядой торосов.

Пины сразу же набрел на следы Гойгоя, ведущие прямо в открытое море. Теперь уже не было никакого сомнения в том, что он направился к кромке льдами теперь, унесенный ветром на льдине, он с тоской смотрит на удаляющийся берег.

Пины поднялся на береговой торос и внимательно оглядел ледовую окрестность: ничего живого не попалось в поле зрения. Во всем видимом пространстве хозяйничал набирающий силу ветер. Если он продлится еще несколько дней, от ледового берега ничего не останется и открытая вода подступит к самому берегу, к Галечной косе, на которой погребенная под тающим снегом лежала кожаная байдара.

В яранге Кэу шли приготовления к вопрошанию морских духов и богов-охранителей.

Тин-Тин мелко нарезала на деревянное блюдо-корытце жертвенное угощение — вялившееся всю зиму оленье мясо.

Кэу облачался в чистые одежды — надел мало ношенную пыжиковую рубашку, сшитые мехом внутрь штаны из камуса — шкуры с ног оленя, поверх всего — белую кухлянку, украшенную бахромой из длинной, крашенной охрой шерсти.

Над костром грелся ярар — бубен, обод с натянутым на него расщепленным моржовым желудком. Время от времени смачивали водой нагретую кожу и осторожно трогали кончиками пальцев, пробуя звучание.

Старший брат Кэу имел доступ к богам, к их тайнам, к помыслам, мог говорить с ними, общаясь не столько словами, сколько через неслышимые мысли… В свое время все это перейдет к Пины, и поэтому он, сказав в двух словах об увиденном в море, принялся помогать Кэу.

Пины прислушивался к заклинаниям, которые Кэу произносил тихим, едва слышным голосом, и кощунственно думал о том, что все эти мольбы, просьбы, увещевания лучше выкрикивать с силой, чтобы их могли услышать на дальних расстояниях, чтобы дошли они до самых укромных уголков, где только могли обитать все эти неземные и невидимые существа.

Кэу принял из дрожащих рук Тин-Тин деревянное блюдо с жертвенным угощением и вышел из яранги.

Усилившийся ветер кинул отросшие волосы непокрытой головы на лоб, закрыл взор, но Кэу хорошо знал, как нужно встать. Поначалу он стоял лицом к Восходу. Оттуда начинается рассвет, и именно на этом краю небосвода Птица-Провозвестница каждое утро проклевывает сначала маленькую дырочку, в которую начинает сочиться утренняя заря, а потом расширяет ее, чтобы Солнце могло выйти из своего убежища и осветить землю.

Зимой Птица-Провозвестница слабеет и долго трудится, прежде чем выклевывает широкую дыру, достаточную для опухшего, замерзшего, красного зимнего солнца… То ли дело весной и летом! Солнце полно силы, и бывают такие дни, когда оно не уходит за горизонт, — едва коснувшись нижней кромкой диска воды, оно снова взмывает в небо.

Одарив священным угощением и Юг, и Закат, и Север, и Восход, Кэу возвратился в жилище и взял нагретый и смоченный бубен.

Сначала тихий звон поплыл по дымным волнам, поднимающимся над костром, выплеснулся в дыру в крыше и растекся, растворился в полном ветра пространстве.

Эта песня своими истоками уходила в сумерки изначальной жизни морских охотников, и некоторые ее слова и намеки не были понятны. Но почему-то именно эти строки и казались обладающими наибольшей силой, воздействующей на богов.

Ветром полно все вокруг, упругим и сильным.

Ввысь возносится лоскут белой нерпичьей кожи,

И солнце, застыдившись вечной своей наготы,

Укрывается им, накинув его меж лучей…