Полузвери - [43]

Никто не зайдет, поэтому для удобства, скинула на стул одеяло и, как есть голая, стала шарить — под матрасом и постелью, в подушке, в шкафу с одеждой. Заглянула под кровать и стол, не пропустила ни угла, осмотрев и полы, и вообще все поверхности. Аккуратно прощупала ночную рубашку Лёны, перебрала волосы, прогладила спину и живот без стеснения, надеясь, что она спрятала что-то на себе. Собралась расстаться с жизнью, так даже брату прощального послания нет?

— Ты понимаешь, что я не уйду без ответа?

Монумент молчал и стоял посередине недвижимо. Осторожно подтолкнув ее, шевельнула ноги. Только бы не сплоховать и не повредить! Рассеется прахом! И увидела под ступней краешек белого. Бухнулась на коленки, вся согнулась, и как могла аккуратно потянула на себя полоску пластыря. Не использованный, с бумажной прослойкой на которой очень мелко было написано: «Смерть — это Свобода».

Подняла голову, Лёна с пола казалась совершенной и недосягаемой скалой.

— Опять это — Свобода? Да я уже десять раз слышала эту фразу… — И взвизгнула с шепотом, поразившись открытием тайны. До меня дошло! — Ты не умерла! Ты сбежала!

От возбуждения я вся протряслась и закрутилась на месте. Набросила одеяло обратно на себя, спрятала в кулаке пластырь и чуть-чуть оттанцевав волнение, спокойно и тихо открыла дверь. Нольд поднял на меня светло-голубые, будто снова выцветшие до слепоты глаза. И вскочил.

Он не увидел ни печали, ни отчаянья и весь как взорвался. Я загородила ему вход и быстро сказала:

— Там ничего не изменилось. Слушай меня, и слушай внимательно.

Радужка потемнела серым и человечным, он замер и кивнул.

— Ты должен вызвать кого угодно — Инквиз, скорую, похоронную службу, лишь бы те поскорее констатировали ее смерть. Сообщи всем в семье, всем кланам, Елена Нольд умерла. У вас фамильное кладбище или общее городское?

Нольд не ответил. Он понимал смысл слов, но с каждой секундой накрывало недоумение от моего спокойно-делового тона. Я повторила вопрос.

— Городское… на нем отдельный фамильный участок… Ева?

— Чем больше будет народу, тем лучше. Все полузвери в свидетелях. Умерла, все, нет в живых, не существует нигде, в землю закопали! — И улыбнулась на его ужас: — А мы придем и подкараулим сестренку. Ведь твоя Лёна ни за что не пропустит собственные похороны.

Глава пятнадцатая

Дико хотелось спать. Эмоции прошлой ночи выпотрошили меня до донышка, а что с Нольдом творилось — и представлять страшно. Я перехватила отдыха, пока ехали до больницы, а он-то был за рулем. Вызвонив Яна, сам остался разбираться с телом сестры, службами и родственниками, которых оповестил тут же, утром. Передал меня Яну практически с рук на руки, пересадив в коконе одеяла из одной машины в другую.

— Почему я вам за такси? Что стряслось-то?

— Потом объясню. Доставь домой, пожалуйста.

Северянин, как вырулил на дорогу, осторожно спросил:

— Ты там голая что ли?

— Только поясная сумка и туфли.

— Прекрасно… даже спрашивать не буду, как так получилось. Завернись плотнее, сейчас еще печку включу.

Довез. Я изловчилась достать ключ из сумки, отдала ему, а Яну пришлось пронести меня на руках через весь двор на глазах у ранних соседей. Протащил через крышу до двери квартиры и убедился, что все нормально.

В клинику не опоздала, но теперь сидела за столом как сова на солнцепеке — осоловело и с прищуром пялилась в экран компьютера и клевала носом. Троица не навещал, незнакомые соседи по кабинету не лезли знакомиться и любопытствовать, и после обеда я сдалась — легла на стол, отодвинув лишнее, и заснула.

Весь день прошел так. Одно сообщение о песочнике и Хане, одно о плакатах Париса, Вилли отписался, что взломал письма, Троица доложил, что Констант прижился и был, как обещано, помещен в один корпус с Иваром, начав прохождение стандартных для новичка процедур, с единственным уклонением из-за необычности — оскопленных некромантов Инквизу еще не попадалось. Я реагировала на сигналы, читала, видела, что продвижения есть, но решающих открытий нет, и уехала после практики домой — наесться, принять душ и лечь спать.

Нольд вернулся к девяти вечера. Я вскочила, собираясь погреть еды и сварить ему кофе, но он отмахнулся, сказав, что хочет только отмыться и вырубиться. Тоже как выпотрошенный. Физически Нольд бы и две бессонные ночи протянул, но эмоции его выжгли до слабости. Он просто рухнул на пол рядом с кроватью, а я перетащила одеяло и подушку, впихнув ту ему под голову и пристроившись рядом. Накрыла, обняла и тоже отключилась — восстанавливать силы и душевный покой.

* * *

Мне нужно было выработать одну привычку, железный закон, — ложиться спать голой, всегда. Утром Нольд до будильника, с первыми проблесками рассвета сквозь шторы, проснулся и сгреб меня, как голодный зверь добычу. Я только пискнуть успела:

— Рубашка…

И мысленно оплакала хлопко-шелковистую ночнушку от Троицы. Последнему сокровищу суждено сгинуть лоскутами в пакете с мусором! Но Нольд вдруг остановился, замяв ткань с жемчужными пуговками, замер на миг, а потом потянул наверх. Сдернул через голову и отшвырнул в сторону.

Никакого ощущения бездонности не случилось — ни линзы, ни света, ни потери сознания от духовного восприятия жизни. Некромантское опять не пришло и затмилось животным и телесным, как было в прошлый раз, оставив за собой только легкий след опьянения в голове, и не забирая сознания в иные сферы. Нольд не фиксировал мне рук, давая свободу, не кусался, а целовал — и тоже был… здесь. Человеком, а не одним полузверем, хотя радужку заливало яркой голубизной, и силы он не убавил. Да, жестко, да, грубо — но я ничуть не жалела, что некромантская сущность в близости меня покинула.