Полуночное солнце - [108]

— Теперь все, — говорит кто-то в глухом тумане. — Надо дать ей хлеба.

Она открывает веки и видит небо и женщин, что подхватили багры.

— Хлеб, — шепчет она, — хлеб…

Недалеко от нее в утреннем синем свете чернеют бревна, а посреди них белеют штабеля мешков с зерном, и тусклым золотом отливают груды зерна меж штабелей.

«Спасли!» — говорят счастливые глаза женщин.

— Спасли! — повторяет Оксана.

АРИНКА

Аринка, согнувшись, шла полем, а голубые паутинки бабьего лета летели по ветру вслед за нею. Они обвивались вокруг ее загорелой шеи, цеплялись за ситцевое платье и вновь срывались и летели дальше.

Быстро наклоняясь над жнивьем, Аринка забирала в горсть колоски, складывала их в пучок и крепко прижимала локтем.

Аринка торопится. Ноги ее исцарапаны о жнивье, ноет спина от усталости, но она все-таки идет впереди всего отряда и, увлекшись, забирается на участок Саньки.

— Ну ты, нечего мои колоски забирать, а то наподдам! — крикнул Санька и легонько толкнул ее.

Девочка съежилась от этого окрика и уронила сноп. Потом она медленно подняла голову, и в простодушных серых глазах ее Санька увидел большое, незнакомое ему горе. Губы девочки дрогнули, и лицо покрылось румянцем.

— Я нечаянно… — тихо сказала она.

Саньке стало неловко от ее сдавленного голоса, оттого, что ребята положили свои снопы и в упор смотрели на него.

— В первый раз на работу пришел, а уже задается, — сказал Мишка Афанасьев.

— А чего она… — хотел оправдаться Санька, но в этот момент мать, учительница, тоже подняла голову и с укором посмотрела на Саньку.

— И тебе не стыдно?

— Без него как хорошо было, — сказал Мишка Афанасьев. — А он пришел и всех задирать начал. Сам Аринке в подметки не годится.

— Пусть это будет в последний раз. Если же это повторится, мы попросим перевести его в другой отряд, — сказала учительница.

Санька вдруг обиделся и на ребят, и на мать и мстительно подумал: «Уйду на рыбалку, и все. Или… убегу на фронт к отцу. Пусть тогда ребята завидуют, а мать плачет…»

Солнце уже закатывалось за горы, и легкие тени поползли от леса к долине. Когда же они покрыли все жнивье, на востоке проступили зеленые звезды. Санька устал. Ему хотелось лечь в траву прямо под открытым небом, чтобы видеть звезды и думать об отце.

Вот уже полгода отец на фронте. Он тоже учительствовал в школе и любил вместе с Санькой делать модели разных машин, изобретать. А потом добровольцем ушел на войну.

С фронта он писал редко, но его письма очень нравились Саньке. В них отец подробно описывал Ленинград, и море, и немецкие самолеты: как они огненными вихрями падали в море, подбитые нашими зенитками, — и то, как отец научился стрелять из противотанкового ружья, и прочие интересные вещи.

В конце последнего письма отец просил Саньку помогать матери и стараться дружить с ребятами по работе.

«Теперь все должны работать, — писал он, — работай и ты. Помогай мне воевать. Договоримся так: я за себя немца убью и за тебя, а ты тоже старайся работать за себя и за меня. Ладно?»

— Что же ты напишешь отцу? — спрашивала мать, кончив читать письмо отца. — Все пескарями занимаешься… Ребята в поле работают, один ты ничего не делаешь.

— Не знаю я этого сельского хозяйства. Вот если бы на заводе… — оправдывался Санька, но все же после этого письма пошел вместе с ребятами собирать колоски. За день он собрал семнадцать снопов — вдвое меньше, чем Аринка, — и это обижало его. Было удивительно, почему Аринка с таким горем посмотрела на него и вообще почему за последние три дня стала какой-то тихой, пугливой.

— Что это с ней? — спросил он у Мишки.

Мишка сел на сноп и сказал просто:

— А разве ты поймешь?

— Не глупее тебя, — вспылил Санька. — Не хочешь — не говори.

— Глупость тут ни при чем, а ты ведь какой-то не такой, как мы, — сказал Мишка. — Вот у меня тятька на войне, а меньше меня еще Манюшка да Васька растут. Кто их кормить будет? Мать? Да она разве прокормит такую ораву?

— Сам помогай!

— А то как же! — с гордостью ответил Мишка. — У меня уже сто два трудодня заработано.

— А при чем тут Аринка? — удивился Санька. — У нее ведь только одна сестренка.

— Одна, да совсем маленькая. Еще грудная. Много ли с нею мать наработает! Вот Аринка и старается. И за себя, и за мать, и за… отца. Убит он. Сиротинка она теперь.

— Если б я знал… — сказал Санька, и ему впервые стало жаль Аринку. — А то ведь я не знал…

— Ничего-то ты не знаешь! Ничего. Ты у мамки как у Христа за пазухой живешь, а вот ей-то каково! Мы все ей помогаем, жалеем ее, а ты взял да обидел.

— Если б я знал… — сдавленным голосом повторил Санька.

Ему стало так горько оттого, что он обидел Аринку, что захотелось уйти в лес и заплакать там, чтобы никто не видел, как ему стыдно.

— Теперь нам дружно надо жить. Поди попроси прощенья или снопы помоги поставить в бабки, — посоветовал Мишка.

Санька с благодарностью посмотрел на Мишку.

— Я сейчас обязательно извинюсь, — сказал он решительно и поднялся со снопа.

Но Аринка сама подошла.

— Сегодня опять ночью веять будем, — обратилась она к Мишке. — Не опаздывай! Может, ты с нами пойдешь помогать? — посмотрела она на Саньку.

К вечеру ребята собрались на полевом стане, и повариха Авдотья накормила их до отказа ухой и гречневой кашей. Потом пришел председатель колхоза.