Полторы сосульки - [7]

— Не дергайся, егоза! — прикрикнула старшая. — Точно, Ксюта. Будем знакомы…

Между ними троими сразу установилась легкая доверчивая атмосфера. Леля выхватила у Ксюты расческу, присела на краешек скамейки и двумя руками притянула к себе голову Ады.

В доме у Извариных было чисто и не то что уютно, а как-то всласть дышалось. Посредине пыжилась печка, деля избу на закутки — кухоньку и две комнатушки. Парадная стенка над кроватью была залеплена фотографиями. На самой большой, в резной рамке, застигнуто пялился в объектив паренек лет восемнадцати, простоволосый и хмурый, как всегда бывает на портретах, увеличенных с маленькой карточки. Там же, вставленные за рамку, а также в простенке от окна до окна красовались разнокалиберные семейные фото — случайные мгновения счастливой довоенной жизни.

Тетка Изварина с мужем.

Она же и сын.

Муж с сыном на коленях. Она стоит рядом, положив деревянно согнутую руку на мужнино плечо.

Коллективные школьные снимки, белесые от плохой выдержки.

Муж возле трактора. «Сгорел в танке в первый месяц войны», — осторожно поясняет Ксюта, никак не называя мужчину, который должен был бы стать и не успел стать ее отцом.

Тетка Изварина — в берете и с ямочками на щеках.

И вдруг — тот же самый парнишка с портрета: в пилотке, гимнастерке, с напряженным и рассредоточенным взглядом. А поперек фото, фиолетовыми, трудно выведенными буквами, точно писал внезапно потерявший зрение: «Я убит шестого марта 1943 года».

Хлопнула дверь. Леля медленно обернулась.

Оставив за порогом привычную бойкость и ставшую привычной независимость, тетка Изварина внесла в избу усталое тело, притаившуюся в глазах тоску, бессильно перекинутую на грудь косу. При виде незнакомой в доме она было спохватилась, живенько подтянулась, заранее ощетинилась, распустила ленточку, стягивающую кончик косы, и затеребила волосы. И все это вышло ладно, гладко, не без кокетства и вкуса. Но все же маска беззаботности и естественного озорства к хозяйке не вернулась. Родные стены да простодушный Лелькин вид не располагали к защитительному притворству — женщина приветливо кивнула и вопросительно посмотрела на дочек.

— Это Леля! — сказали девочки хором. Ксюта стала стаскивать с матери сапоги. Ада принесла тапки.

— Я Динку привела. Прибилась ко мне сегодня, — поспешила на всякий случай оправдаться Леля. И сразу поняла, что ей здесь рады без всяких пояснений, можно не выдумывать себе сложностей и вообще не мудрить.

— Она ко всем приезжим жалиться бегает! С сорок шестого года места себе не находит, как Колюшка потерялся.

Тетка Изварина сказала это просто, с устоявшейся грустью и располагающей на разговор откровенностью. Что-то подсказало ей — не стоит стесняться студентки, заявившейся в гости к дочерям. И это вот ласковое, относящееся обычно к слабому «потерялся» вместо «пропал» или «исчез» вышло тоже убедительно и немножко провокационно, как бы подталкивая на дальнейшие расспросы. Леля без труда догадалась, как же хочется порассказать о себе этой гордой женщине, избравшей тяжкую долю ни с кем не делить горя. И так же точно догадалась, что Колюшка и есть тот изображенный на фотографии тетки Извариной сын.

Но тогда это входило в противоречие с чернильной строчкой поперек фото: «Я убит…»

Тетка Изварина повесила на самодельные плечики жакетку, села у стола. Ксюта, чмокнув мать в щеку, принялась накрывать на стол.

— Значит, говоришь, «Леля»? Ну-ну. Спасибо, что зашла, не побрезговала…

Леля чуть покраснела, но все же храбро выдержала теткин взгляд. Подошла Динка, опрокинулась у Лелиных ног, голову положила ей на ступню.

— За свою приняла, — заметила тетка Изварина. — А так, кроме Колюшки, никого не признавала. Два года ему за поводыря была.

И вдруг, круто меняя тему, повернулась всем крепким ладным корпусом к Аде:

— Географию не выдали? Или так и будешь ходить без учебника?

— Да ну, мамочка, четверть длинная. Выдадут…

Поговорили о школе. О книжках. О весовщице Вагилевой, которая не вызывает мастера регулировать весы и обманывает шоферов. О картошке, которую комбайн приминает в землю, и ее трудно выворачивать ногтями, а некоторые бессовестные даже сами зароют и сверху припорошат, чтоб лишний раз не нагинаться. Окончив ужин, тетка Изварина спросила:

— Ты, небось, давно ломаешь голову, как это может потеряться человек, которого убили за три года до того, а?

Леля кивнула.

— Его на фронте в голову ранило. Несильно, а токо вот видеть почти перестал, токо то, что по центру взора. И память у него раскрошилась. Три буквы зараз мог распознать, а от этого кусочка в обе стороны — темень. Да и чего мог рассмотреть, сей же миг забывалось, лишь глаза отведи. Читать, бедолага, разучился. А писать не глядя старался, как сама рука помнит… — Тетка Изварина покосилась на фотографию, длинно вздохнула. — И еще, веришь ли, лево-право начал путать, дом свой от других различить не умел. Доктор говорил — в памяти его признаки вещей не держались. Отойдет куда подальше — я уж бегу разыскивать, не то убредет куда ни попадя… После потом щенка ему раздобыла…

Динка, не поднимая головы, покрутила культяпкой хвоста.

Ада быстро обогнула стол, уселась на пол, прижалась к материному боку. Тетка Изварина обняла ее, запустила пальцы в мягкие редкие волосы.