Полтора разговора - [2]

— У селектора Рябово!

Будто не на линии Рябово, не за пятьдесят километров, а тут же, в шкатулке.

— Рябово? — спрашиваю. — Так уберите сто сорок третий на запасный. Пропустить двадцать седьмой.

— Понято, — отвечает громкоговоритель.

"Да" и "нет" у нас не говорят. У нас говорят: "Понято". Отчетливее это слово у громкоговорителя получается.

Выключил Рябово и другой ключ повертываю:

— Любань? Семьдесят первому воды набрать. На очереди к вам шестьсот сорок пятый.

— Понято, воды набрать…

— Навалочная, почему цистерны из-под нефти держите? Отправить немедленно.

— Понято! Понято! — выкрикивает громкоговоритель. А сам подпрыгивает на своей ножке, словно от усердия.

— Диспетчер! У селектора Ленинград-пассажирский. Двадцать девятый готов. Паровоз "Элька" сто шестьдесят три, машинист Харитонов, вагонов пятнадцать, осей шестьдесят, вес поезда семьсот тридцать девять тонн, тормоза проверены, главный кондуктор Шишов… — одним духом выпаливает громкоговоритель. И начинает шипеть, как кипяток: — Отправлять двадцать девятый? Отправлять?

— Отправляйте.

— Диспетчер! Диспетчер! — разными голосами кричит громкоговоритель. Сто сорок пятый из Колпина вышел… Диспетчер, я Рябово… Диспетчер, я Обухово…

Если послушать у диспетчерских дверей, никто и не поверит, что я один в комнате нахожусь. Кажется, будто экстренное заседание у меня идет. Будто человек двадцать наперебой разговаривают, кричат, спорят.

Был раз такой случай. Прислали ко мне с письмом проводника. Знаете, вагонные проводники? Ну так вот, постучался он у дверей. А я не слышу. Стучит — а я никакого внимания. Тут он распахнул дверь без спросу — да как шарахнется. И ходу! Парень-то, видно, новичок на железной дороге был. Пока он у меня за дверью стоял, он двадцать разных голосов в комнате слышал. А открыл дверь — видит: один человек сидит, пропали все остальные, будто сквозь пол провалились.

Как же тут не испугаться?

III

По правилу, нельзя входить к диспетчеру. Да и незачем. Все равно разговаривать на дежурстве я не могу. Громкоговоритель без перерыва барабанит в уши — слушаешь и слово проронить боишься. Ведь не пустые это слова — это все поезда идут. В ухо кричит тебе громкоговоритель, а ты ему в микрофон отвечаешь. Говоришь, приказываешь, подгоняешь, покрикиваешь. И весь ты как в тисках. Левая рука на шкатулке. В правой карандаш. Карандашом по графику водишь. Левая нога твоя на педали — все время педаль держать надо, пока разговариваешь. Только правая нога у тебя и свободна от дежурства.

А глаза — глаза больше всех работают. То на график взглянешь, то на часы, то на график, то на часы. Работа вся у меня по минутам рассчитана. Восемь часов дежуришь в смену, это — четыреста восемьдесят минут. Вот и шаришь глазами по циферблату, умножаешь минуты на километры, делишь километры на минуты, вычитаешь минуты из минут. Как бы, думаешь, не проронить какую, как бы у тебя сквозь пальцы не просыпалась минутка. Ну и поездам тоже выдаешь минуты по счету. А если уж подкинешь поезду лишнюю минутку — так машинист тебя до конца участка, до самой Любани благодарить будет.

Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные. Болтливый диспетчер на дежурстве — пропащий человек. Чтобы пропустить поезд, два-три слова довольно сказать станции: "Отправить сто сорок третий" или "Открыть двадцать седьмому семафор". А болтливый целую речь перед громкоговорителем произнесет.

"Колпино, — скажет, — послушай-ка, Колпино, там у вас сто сорок третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста. Что? Здравствуйте, Иван Иванович… А вы как? Так отправьте, пожалуйста, сто сорок третий".

С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер запорол.

Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это семь слов. Сказал полтора разговора — и заткни рот. Поезд пройдет как надо. А лишние слова тебе на язык набегают — глотай их. Для лишних слов на дороге нет лишних минут.

IV

Видали вы когда-нибудь диспетчерский график?

Думаю, что не видали. Это сетка, вся исчерченная слева направо и справа налево косыми красными и синими линиями. Красные линии — пассажирские поезда, синие — товарные.

Все эти линии диспетчер за свое дежурство сам прокладывает. А сетка ему дается готовая, печатная. На самом верху листа жирная черта напечатана и надпись против черты: "Ленинград". Внизу — другая черта, это "Станция Любань". А между ними — еще семнадцать делений. Это станции Сортировочная, ОбуховJ, Славянка, Колпино, Ушаки и так далее, и так далее. Девятнадцать станций у меня на участке и девятнадцать линеек на листке. Все эти линейки горизонтальные. А пересекают их вертикальные линейки: на каждые пять минут одна линейка. Четыреста восемьдесят минут в моем дежурстве — и девяносто шесть вертикальных линеек.

Вот и работаешь. Вышел поезд из Ленинграда во столько-то часов столько-то минут. Ставишь карандашом точку на жирной черте "Ленинград" там, где ее пересекает черта этого самого часа, этой самой минуты. И ждешь. Через двенадцать минут, скажем, поезд в Славянке должен быть. Смотришь на часы и держишь карандаш наготове.