Полтавское сражение. И грянул бой - [181]

— Не исключено и такое, — согласился Галаган. — Тогда что заставляет тебя усугублять свое и без того незавидное положение и интересоваться планом, осуществление которого потребует от тебя продолжения осады Сечи? Ведь в случае его неуспеха тебе придется уже ответить и за участие в авантюре, на которую тебя соблазнил полковник Галаган, не имеющий касательства к экспедиции и явившийся к Запорожью на свой страх и риск. Что заставляет тебя, невзирая на возможные неприятные последствия, стремиться к уничтожению Сечи? Что?

— Бунтовщики-булавинцы убили моего брата, и я поклялся отомстить за его смерть, а для меня все казаки-бунтовщики одинаковы, именуйся они донцами или запорожцами. Ежели твой план сулит хоть малейшую надежду на успех, я приму в нем участие и либо расквитаюсь за брата, либо тоже сложу голову под казацкой саблей.

— Мне известно о твоем убитом на Дону брате. Именно вера в то, что ты любой ценой постараешься за него рассчитаться, заставила меня прибыть для совместных действий.

— Теперь твой черед ответить, что стало причиной твоего появления здесь... истинной причиной.

— Помнишь сотника Сметану, которого ты отправлял с письмом князя Меншикова на Сечь?

— Помню. Как я слышал, он из бывших запорожских старшин. За то, что он оказался на стороне врагов, сечевики утопили его.

— Сметана был моим побратимом. Причем не просто побратимом, а последним оставшимся у меня живым побратимом. И я никогда не прощу сечевикам его смерти... такой смерти. Мои родители мертвы, у меня нет жены и детей, поэтому нет долга перед семьей. Однако у меня есть долг перед побратимом Филимоном Сметаной, и я, родовой казак села Омельник, Кременчугской сотни Полтавского полка Гнат Иванович Галаган, честно исполню этот долг. Поэтому думаю, что мы найдем с тобой общий язык.

— Мы его уже нашли. Рассказывай свой план.

Выслушав Галагана, Яковлев не раздумывал.

— План рискованный, но... Лучшего нет, поэтому нечего толочь воду в ступе. Говори, что мне надлежит делать.

— Рискованный? А что можно свершить серьезного без риска? Без риска даже гниду не раздавишь — сдуру можно палец сломать. Риск для нас в одном — никоим образом нельзя выдать нашу задумку. С моей стороны для этого все меры приняты, постарайся сделать это и ты. Главное, пусть твои люди в лагере все время будут на виду у сечевиков, чтобы те были уверены, что в степи у Чертомлыка у тебя сколь-нибудь значительных сил нет.

— Сделаю. Вдобавок прикажу всем в лагере и на Днепре готовиться якобы к снятию осады и завтрашнему отступлению от Сечи...

Снова Яковлев и Галаган встретились в сгущающихся сумерках на степном пригорке невдалеке от уреза воды разлившегося Чертомлыка. Вода плескалась всего в трех десятках шагов от подножия пригорка, впереди на берегу реки чернели заросли камыша и верболаза, за спиной и по сторонам раскинулась степь.

— Все готово? — поинтересовался лежавший на вершине пригорка Галаган у поднявшегося к нему Яковлева.

— Да. Солдаты, что будут штурмовать Сечь с воды, уже в судах, остальные занимаются обычными после ужина делами.

— Добре. Значит, начинаем.

— Не рановато? Самое удобное время для внезапного ночного нападения — перед рассветом или сразу после полуночи. Это всякий знает, а уж татары тем паче.

— Верно, поэтому их обычно и ждут в это время, — ответил Галаган. — Так почему бы хитромудрому татарскому мурзе или салтану, что привел сегодня орду к Сечи, не нарушить это всем известное правило и не нанести удар по русскому лагерю, когда его не ожидают? А главное, кумедь с ордынским нападением нельзя затягивать по другой причине. Сечевики весь день наблюдали за сборами твоих полков в обратную дорогу и знают, что все они в лагере. Но где будут они уже через час-полтора после наступления темноты, когда за их передвижением не уследишь, неизвестно. А запорожцы на всяческие хитрости-обманки сами большие мастаки, и в этом случае, прежде чем принять участие в нашем представлении, постараются во всем хорошенько разобраться, что нам совершенно ни к чему. Поэтому не сомневайся — все будет горазд, — и Галаган глянул на одного из джур. — На коня и в степь к нашим! Вели начинать!

Джура исчез в темноте, и через несколько минут в стороне, куда он ускакал, раздались беспорядочные выстрелы и ярко вспыхнули три костра — сигнал тревоги, который исстари подавали ночью днепровские и донские казаки в случае опасности. Тут же запылали еще три костра, теперь гораздо ближе к русскому лагерю, и еще три, почти рядом с ним — сигнал тревоги промчался по всей цепочке сторожевых постов и достиг адресата. Одновременно издалека из степи донесся ровный, усиливающийся гул, в котором опытный солдат безошибочно признал бы топот несущейся конной массы, и докатился протяжный крик, в котором пока можно было разобрать лишь «А-а-а!»

— Вот и начали кумедь, — произнес Галаган и перекрестился. — Помоги нам Господь.

Между тем в русском лагере начался шум, вспыхнуло множество костров, замелькали огоньки и на берегу Днепра, где расположилась флотилия экспедиции. В свете разгоравшихся костров стали видны мчащиеся в степь конные эскадроны, спешащие за ними пехотные колонны, следующие за пехотой четыре упряжки с полевыми орудиями.