Польская Сибириада - [16]

— Сироты! Сироты! Мало вокруг горя? Перестали бы трепать языками! — разозлилась Гонорка. — Лучше бы которая из вас хоть глоток чаю, воды, чего-нибудь попить им нашла.

Под вечер поезд опять остановился. Снаружи царила тишина. Не было характерных станционных звуков.

— Наверное, где-нибудь в поле или под семафором стоим…

— Давайте в стены стучать, может, хоть на обочину нас выпустят. Опростаться человеку невозможно…

— Тихо! Тихо! Слышите? Вроде, соседний вагон открывают.

— Тихо! В нашу сторону идут.

Щелкнула задвижка. Отодвинули дверь. Конвоир объявил:

— Кто хочет, может выйти из вагона, нужду справить. Но только быстро! И не пробуйте бежать, стреляем без предупреждения! Ясно? Ну, давай, давай! Выходи быстрее! Быстрее!

Поезд стоял на разъезде, небольшом разъезде в чистом поле. Конвоиры открывали только по два вагона за раз. Отойти можно было несколько шагов; все вместе с одной стороны. Никого не выпускали за густую цепь кордона. Единственным способом уединиться было заслонить чем-нибудь друг друга или стыдливо зажмурить глаза… Воды не было. Собирали снег. Люди пробовали заговорить с охранниками:

— Куда нас везут?

— Ни воды, ни еды…

— Передушимся мы в этой тесноте…

— Детей хоть пожалейте! Детей…

Конвоиры, молодые солдаты, молчали. Командир конвоя, профессиональный военный, видно, в хорошем настроении, иногда отвечал:

— Куда везем? Доедете, узнаете. Скоро все будет, что нужно. И вода, и хлеб, и тепло — все будет! У нас все есть. А теперь — по вагонам, другие своей очереди ждут. Ну, давай, давай! Быстрее, быстрее…

Эшелон тронулся, поехали дальше. Делились догадками, наблюдениями, подбадривали друг друга, обменивались вестями, услышанными от людей из других вагонов. Самую грустную новость успел передать Даниловичу Янек Курек из Якубовки, который еще на станции в Ворволинцах узнал от знакомого украинского милиционера, что Томаш Яворский вернулся в Червонный Яр и там в конюшне повесился.

4

Ночь. Эшелон стоит. По отголоскам маневрирующих составов, свисткам, гудкам паровозов можно догадаться, что это какая-то крупная станция. Набитые, как сельди в бочку, люди, одуревшие от затхлого воздуха и смрада, оцепенели в тяжелом полусне. Кто не мог спать, просто закрыл глаза, чтобы хоть немного отгородиться от мрачной действительности.

Сташека Долину из полусонного оцепенения вырвал протяжный, кошмарно громкий и хриплый рев. Что это? Парню никогда не приходилось слышать ничего подобного. Что это может быть? Вой повторился. И Сташек догадался, что так ужасающе гудят на российской станции паровозы.

Рассвет. Эшелон все еще стоит. В вагонах оживает людское лихо. Грудные детишки плачут — мокро им и голодно. Малыши, которые умеют уже говорить «мама» и «папа», просятся «на двор», хотят есть и пить.

В вагон затолкали почти полсотни человек. В вагоне не было воды. В вагоне не было печки. В вагоне нельзя было открыть окна. В вагоне были наглухо заперты двери. В вагоне были только четыре голые стены, крыша и пол. В вагоне была одна дыра в полу, размером с литровую банку, ничем не отгороженная, служившая туалетом. Так было во всем эшелоне, выехавшем со станции Ворволинцы Залещицкого уезда.

Утро. Эшелон все еще стоит. Шум в вагоне моментально стихает, как только люди понимают, что снаружи что-то происходит. Неважно, что. Запертых в вагоне людей интересует все, потому что это может касаться их самих. Они беспомощны и целиком зависят от тех, кто за стенками вагона. Напрягают слух, строят догадки и шепотом комментируют происходящее:

— Идут в нашу сторону!

— По-русски говорят?

— Что, что они говорят?

— Тихо-о-о!

— Кажется, с собаками…

— Мороз, наверное, снег скрипит…

— Тихо! Остановились…

Голос снаружи, который уже всем слышен. И хоть говорит по-русски, все понимают.

— Список готов?

— У меня.

— Конвой?

— В порядке!

— Тогда давай, открывай дверь!

Данилович узнал голос комиссара Леонова. Лязгнул засов. Это в их вагоне. Люди отпрянули от двери; лучше сделать вид, что их это не касается. Еще дальше отбросили их волна морозного воздуха и яркость дня, хлынувшие в вагон одновременно с грохотом распахнутых во всю ширь дверей.

На противоположном пути тоже стоял товарный состав, только вагоны были больше. Это были советские вагоны, широкоосные. Колея широкая — российская. И паровозы большие — российские, с красными звездами на мордах. Это они выли так непривычно для польского уха. Вагоны, хоть и товарные, были кое-как приспособлены к перевозке людей на дальние расстояния. В вагоне были двухэтажные деревянные нары. В вагоне в самом центре была чугунная печка-«буржуйка». В вагоне под самым потолком были два небольших оконца, наглухо закрытые снаружи железным ставнем. В вагоне не было воды. В вагоне не было электричества. Зато был керосиновый фонарь. В вагоне была только одна дыра в полу, диаметром с литровую банку, ничем не отгороженная, служившая туалетом.

Так было в каждом из пятидесяти вагонов состава, который стоял на противоположном пути.

Люди поеживались от холода и молча ждали. Комиссар Леонов с трудом вскарабкался в вагон. Следом за ним ловко вскочил красивый брюнет, моложе комиссара, повыше ростом, в белом кожухе, в валенках. Тоже офицер. Даниловичу показалось, что Леонов несколько раз бросил быстрый взгляд в его сторону. Этот новый, в белом тулупчике, равнодушно огляделся, потянулся к холщовой полевой сумке, достал список. Такой же листок достал из кармана Леонов.