Полпути - [2]

— Сегодня я буду спать в твоей постели, — произнес он. После чего выпустил ее, и она ушла, а кровь бежала в ней так быстро, что она и не знала толком, чего ей хочется больше — чтобы держали или чтоб отпустили.

Опять годы. Столица превратилась в такое место, где жгут книги и еретиков. Король умер, и королем стал его сын, только он был молодой король, поэтому правил на самом деле архиепископ. Летняя отдыхающая публика об этом — да о чем угодно — помалкивала. Даже на побережье опасались филеров архиепископа.

Парень, за которого Мора могла бы выйти, вместо нее женился на летней девушке. Отец Моры состарился и оглох, хотя если смотреть прямо ему в лицо, когда говоришь, понимал достаточно неплохо. Если Мора и переживала от того, что ее былой ухажер прогуливается по утесам с женой и детишками, если отцу ее и не нравилось, что не может он больше слышать мамин голос в волнах, они так об этом друг другу и не сказали.

В конце последнего лета гостиница папу уволила. Очень сожалеют, сказали Море, он так долго тут проработал. Но гости жалуются, что приходится кричать ему, иначе не слышит, а он с возрастом вообще, похоже, весь смешался. Не в себе, как они сказали.

Без его заработка Море и ее отцу невозможно стало платить за квартиру зимой. Вот еще одну зиму протянут, а потом уже никогда не смогут жить у моря. И про это они друг другу ничего не сказали. Отец, вероятно, и вообще не знал.

Однажды утром Мора поняла, что она теперь старше мамы в ту ночь, когда та исчезла. Осознала и то, что в ее присутствии уже много лет никто не осведомляется, почему это такая хорошенькая девушка — и до сих пор не замужем.

Чтобы стряхнуть горечь таких мыслей, она отправилась прогуляться по утесам. Ветер кусал ее и хлестал ей по щекам кончиками ее волос так сильно, что жгло кожу. Она уже собралась было возвращаться, но тут увидела мужчину, закутавшегося в огромную черную накидку. Он стоял бездвижно, глядел вниз на воду и скалы. Так близко к обрыву, что Мора испугалась, не прыгнул бы.

Ну вот, детка. Не время сейчас засыпать. Мора готова влюбиться.

Она подошла к человеку — осторожно, чтоб не испугать. Протянула к нему руку, потом взяла за плечо — прямо за толстую ткань. Он не ответил. А когда она развернула его от обрыва к себе, глаза его были пусты, лицо — как стекло. Моложе, чем она думала. Он был намного моложе нее.

— Отойдите от края, — велела ему она, и он вновь ничем не показал, что слышит, однако дал ей себя увести, один медленный шаг за другим, обратно в дом.

— Откуда он взялся? — спросил ее отец. — Надолго ли останется у нас? Как его зовут? — После чего с теми же вопросами обратился к самому человеку. Ответа не было.

Мора сняла с мужчины накидку. Одна рука у него была — рука. А вторая — крыло белоперое.

Настанет день, малыш, и ты придешь ко мне с чудесной птицей. Она летать не может, скажешь ты, потому что слишком маленькая, или кто-то кинул камнем, или кошка покалечила. Мы внесем птицу в дом, посадим в теплом уголке, устроим гнездышко из старых полотенец. Кормить ее будем с рук и оберегать ее, если сумеем, если выживет, — пока не окрепнет и не покинет нас. И ты при этом будешь думать о птице, а я — о том, как Мора некогда делала все то же самое для раненого мужчины с одним крылом.

Отец ее ушел к себе в комнату. Вскоре до Моры донесся его храп. Молодому человеку она приготовила чай и постель у огня. В ту первую ночь он дрожал и никак не мог перестать. До того сильно его трясло, что Мора слышала, как верхние зубы у него стучат о нижние. Он весь дрожал и потел, пока Мора не прилегла с ним рядом, не обняла его, не успокоила сказками — некоторые были правдой — про ее маму, ее жизнь, про людей, что наезжали в этот дом и дремали в этой комнате летними утрами.

И она чувствовала, как напряжение в его теле сходит на нет. А он, заснув, повернулся набок, угнездился подле нее. Крыло его расправилось и укрыло ее плечо, грудь ее. Мора слушала всю ночь — иногда наяву, а иногда и во сне, — как он дышит. Ни единой женщине на свете не удалось бы проспать ночь под тем крылом и наутро не проснуться влюбленной.

От своих жаров и лихорадок он приходил в себя медленно. Когда окреп довольно, стал как-то примеряться к хозяйству — правда, похоже, ни малейшего понятия не имел, на чем дом держится. Одна створка в кухонном окне, например, из паза вышла, и когда на восток с океана дул ветер, вся кухня пахла солью и гудела колоколом. Отец Моры этого не слышал, потому и не чинил. А Мора показала молодому человеку, как выправить, и его одна рука была мягка в ее ладонях.

Вскоре отец забыл, до чего недавно тот появился в доме, и стал называть его «мой сын» и «твой брат». Зовут его, сообщил он Море, Сьюэлл.

— Я-то хотел Диллоном назвать, — сказал отец, — но твоя мама настояла на Сьюэлле.

Сьюэлл не помнил ничего из своей прошлой жизни и верил, что, как ему и сказали, он — сын старика. У него были такие изысканные манеры. При нем Мора чувствовала, что о ней заботятся: за нею ухаживали так, как никогда прежде. Молодой человек относится к ней со всей нежностью, какую мальчик может подарить сестре. Мора уверяла себя, что этого довольно.