Половодье. Книга первая - [47]

— Рад познакомиться. Здравствуйте.

Терентий ждал, что новичок назовет себя. Но он молчал, все еще разглядывая механика.

— Отдыхаете? — спросил Ливкин.

— Да, отдыхаю. А вам угодно будет купаться здесь?

— Места тут хватит. И дальше пройти могу.

— Отчего же? Нет, вы купайтесь. Мне уже пора. — Он быстро поднялся, перекинул пиджак на руку, откланялся одними бровями и зашагал по берегу.

А полчаса спустя, когда Терентий искупался и оделся, он неожиданно наткнулся на лежавшую в траве, где отдыхал приезжий, синюю корочку. Механик поднял ее и увидел на углу, у самого сгиба, золотое тиснение: «Главное горнопромышленное управление». Это было удостоверение на имя инспектора управления Геннадия Евгеньевича Рязанова.

«Так вот кто он такой! Инспектор. И вдруг оказался в Покровском, за многие сотни верст от рудников. Что бы это значило? Ну, конечно, он здесь не случайно. Не в гости же приехал, — думал Терентий. — Может, для связи с кустарями? Нет! Нельзя же так, уж чересчур открыто. Всем в глаза бросается. Впрочем, человек мог не знать деревни. В городах проще. А что, если это — провокатор? Да-да, провокатор».

Теряясь в догадках, Терентий шел к фельдшеру. Как бы там ни было, а удостоверение надо отдать его владельцу. И все-таки узнать, кто он таков, Геннадий Евгеньевич Рязанов. Узнать во что бы то ни стало.

— Легок на помине, Ливкин, — встретил у ворот Мясоедов. — Постоялец о тебе спрашивал. Ты к нему? Милости прошу в дом. А меня к роженице зовут, на Подборную. Тяжелый случай. Вы знаете: иной раз и медицина бывает бессильной. Да-с! Тяжелый случай!

«Значит, все это неспроста, — размышлял Терентий. — Фельдшера обо мне расспрашивал. Неспроста. Ну, что ж, хорошо. Хорошо».

И собранный, решительный, Ливкин шагнул на крыльцо.

Постоялец встретил его тепло. Провел в горницу. Он был один в доме. Терентий заметил на столе раскрытую книгу. Рязанов, по-видимому, только что оторвался от чтения. Рядом с книгой на серебряном с эмалью портсигаре дымилась папироса.

— Чем могу служить?

— Вот. Вы обронили.

— Разве? Действительно, обронил. Благодарю вас! Со мной это бывает иногда. Прискорбно, но факт! Садитесь. Насколько я понял, вы — механик. Учились где-нибудь?

— Практик.

— У вас есть свое хозяйство?

— Хозяйство? Нет. Весь тут.

— М-м… А я вот приехал к вам в село. Никого не знаю. Даже поговорить не с кем. Но хотелось бы… Очень хотелось.

— О чем говорить-то собираетесь?

— Есть о чем. У вас здесь глушь. Я же только что из Омска. Мог бы кое о чем порассказать, если, конечно, интересуетесь.

— Не особо. Однако послушал бы, ежели насчет войны, ну и прочего, — простодушно сказал Ливкин.

— Знаете что? Приходите завтра вечером. Тут еще будут ваши, деревенские. Побеседуем.

— Можно зайти.

— Часам к девяти.

— Ладно. До свидания! — Терентий направился к двери.

— Обязательно приходите. Выпьем по чашке чая. Потолкуем. А?

— Приду!

30

Массивные стенные часы с тяжелыми гирями степенно ударили без четверти десять. Басовитый их звон прокатился по комнате, покрыв голос оратора. Рязанов стоял у закрытой двери и, отгоняя рукой продымленный воздух, говорил:

— Под напором урагана революции рухнуло гнилое здание самодержавия. Нигде в мире голос демократии не прозвучал так громко, как в России. От этого взрыва народного негодования задрожал и пал николаевский трон. Революция не позволила сесть нам на шею ни великому князю Михаилу Александровичу, ни хромоногому наследнику Алексею Николаевичу. Отечество получило долгожданную свободу.

Собравшиеся внимательно слушали приезжего. Ливкин сидел на подоконнике, спиной к свету, уставившись в пол, покрытый пестрыми дерюгами. Писарь Митрофашка, тоже оказавшийся здесь, пощипывал свою бородку, а учитель Золотарев смотрел в рот Геннадия Евгеньевича. Сам хозяин снимал и протирал очки, затем надевал их на багровый нос, чтобы через минуту-другую повторить все сначала.

И только один человек с нескрываемым равнодушием оглядывал комнату из-под развесистого фикуса, занявшего весь передний угол. Речь Рязанова его не трогала, по-видимому, он слушал приезжего не впервые. Это был сын галчихинского попа Сережка Иконников. В революционерах он ходил уже лет десять, с тех пор, как учился в Томске. С созданием земств решал в волости государственные дела, а при Советах митинговал в пользу Учредительного собрания.

У мужиков Сережка не был в большом почете, особенно после последнего приезда архиерея в Галчиху. Сережка не верил в бога и недолюбливал служителей церкви за то, что они при всяком удобном случае восхваляли российского монарха. На этой почве у отца с сыном неоднократно происходили стычки. Поп грозил атеисту проклятием, а Сережка торжественно сморкался при виде храма господня.

Путешествующий по епархии архиерей был приглашен Иконниковым-старшим на обед. Домашние встретили гостя, как полагается: с поклонами, с целованием руки. Кроме Сережки, конечно. Он как лежал на кровати, так и остался в этом же положении, даже не взглянув в сторону духовного начальства.

Архиерей отобедал у благочинного и спросил между прочим, указав на Сергея:

— А это что у вас за свинья?

Отцу пришлось покраснеть. А Иконников-младший остался верен себе. Даже взглядом не удостоил архиерея.