Половодье - [30]
Глава VI
Фонари позвякивали под порывами зимнего свистящего ветра, и сторож Леордян, ежась от холода, видел их все сразу — они вспыхивали, как взорвавшиеся звезды, и свет их расплывался туманом. Он остановился, закрыл глаза — веки опустились на замерзшие глазные яблоки, как теплые компрессы. «Должно быть, градусов двадцать пять, а то и больше», — подумал он, и от этой мысли еще больше почувствовал, как замерз. Шинель на меху, которую дал ему один механик, не спасала, как в первые ночи, когда он гордо бродил по пустым перронам, наблюдая за своей широкой тенью, расползавшейся по замерзшему камню. «На, возьми, — сказал ему механик, — а то кишки промерзнут и останутся твои сосунки сиротами». — «А ты как же?» — спросил он. — «Ладно, мне Дед Мороз принесет другую». Леордян не знал, что сказать. Он не очень-то умел благодарить: нечасто выдавались такие случаи. Люди никогда ничего не дают задаром и, если могут — это он знал, — скорее дают тебе по морде. Поэтому надо опасаться, чтобы не попасть в капкан и не стать жертвой чьего-то злого умысла.
— Послушай, — сказал он механику, — зачем это ты?..
— Да ладно, бери, грейся. Может, и я на том свете согреюсь. Так пишут в книге.
— А я что тебе дам? — не отставал Леордян.
Дать бы механику за шинель хоть что-нибудь, в чем тот нуждается, и все стало бы ясно. Чтоб не задаром, а отдать ему такую же нужную, только другую вещь. Шинель-то широкая, из толстой синей материи на белой овчине и с большим белым воротником, который закрывает половину груди и откидывается на спину. Шинель длинная, до земли, сшитая в расчете на человека более полного, чем тщедушный Леордян. Должно быть, дорого стоит; впрочем, теперь, когда везде инфляция, о цене ее трудно говорить. Шинель можно было получить в обмен на мешки с продуктами, на хлеб, которым накормишь много ртов, на ценные вещи. На деньги сейчас ее трудно купить. Потому-то Леордян и удивлялся и не хотел ее брать. Наверное, механик дал ее ему не без задней мысли. А вдруг это одно из тех мошенничеств, на которые люди пускаются, чтобы обмануть его, Леордяна, чтобы принести что-то в свой дом, детям, не знающим голода и холода, и своим толстым, самодовольным женам с двойными подбородками. Мошенничество, благодаря которому одни процветают, наживаясь на обмане других людей, вроде него, — этим-то всегда не везет, и потому с таким тяжелым сердцем возвращаются они домой, к своим худым, измученным и сварливым подругам; да и как женам не ворчать — ведь не встретился им настоящий мужчина, умеющий мошенничать, а достался такой, которого постоянно обманывают.
Вот почему он не хотел брать шинель, боясь попасть в игру, которая не по нему; того и гляди, если возьмешь «эдакую вещь» задаром, механик на этом еще больше, много больше заработает или вдруг механику выпадет счастье, то счастье, которого он, Леордян, тайно ждал всю жизнь, подбадривая себя и надеясь, что счастье его просто притаилось где-то, но непременно явится. Если бы кто-нибудь предложил ему не шинель, а большой дом и землю, и скот, и деньги, он бы не принял, зная наверняка, что это выйдет ему боком. Ведь никто ничего не дает, если нельзя на этом заработать, — ну, разве что какие-то пустяки, лохмотья, всякую рвань, объедки с изобильного стола, которые он, человек бедный, но с достоинством, никогда и не возьмет. Честь для Леордяна была превыше всего.
Вдруг все ему стало ясно. Механик просто шутит, хочет над ним посмеяться. Притворится, что дает ему шинель, чтобы потом отнять, да еще поиздевается у всех на виду. «Что? — закричит он, — шинель твоя? А чем ты за нее заплатишь?» Только не на такого напали. Он никому не даст над собой издеваться.
— Брось шутить, Василе, — сказал он механику. — Найди кого-нибудь другого. Иди себе своим путем, а мне не до смеха. И так достается.
— Да возьми ты ее, говорю тебе. Не смеюсь я над тобой. Ну зачем мне смеяться? Ты ведь замерзнешь на этом морозе в своей ветхой военной одежке. Возьми, не нужна она мне.
— Бери, Ион, — сказал один нездешний кочегар, и даже рыжий сцепщик Георге его поддержал. Георге — человек серьезный, все его ценят за ум.
Он молча присутствовал при этом разговоре, но даже самое его присутствие меняло дело. Георге всегда судил строго, и его мнение имело вес. Он делил людей на злых и добрых, любимых и тех, кого ненавидел, и, хоть был он просто сцепщиком, к его мнению прислушивались больше, чем к мнению дежурного по станции. Потому Леордян посмотрел на него, чтобы по его чуть сумрачному лицу (лицу человека мудрого, познавшего чересчур много горя) понять причину столь необычайного дара. Георге подбодрил Леордяна:
— Бери. Тебе ведь по таким морозам холодно. Возьми, раз у Василе есть. Он как-то ездил в вагонах с солью в Венгрию и привез таких пять штук. Иначе зачем ему водиться с людьми Карлика? Возьми, это он для спасения своей души тебе дает.
— Карлик, — сказал Леордян и испугался: значит, тут замешан Карлик, так он и подозревал, что все не просто. Но тут механик бросил шинель на пол и принялся ругаться.
— Мать твою так, — кричал он, — что́ Карлик? При чем тут Карлик? Я хотел тебе дать, потому что ты умираешь от холода, черт бы тебя подрал! Слышали? Карлик… Какое Карлик к тебе имеет отношение? Чего ему от тебя надо? Душа твоя ему нужна? У него души-то почище твоей есть! Слышали? Я добро человеку хочу сделать, а он мне про Карлика!
