Половодье - [19]

Отзвуки этих общих убеждений, не столь уж несправедливых, проникали и в разговоры Ливии Дунки с мужем. Пауль Дунка посматривал на нее иронически и никогда не делился с ней своим глубоким беспокойством. Он не был убежден, что все придет в «норму», потому что «добрый боженька» покарает злодеев.

Тем не менее их интимная жизнь была нормальной и здоровой и доставляла им — как казалось — наивысшее из возможных наслаждений. Ливия иной раз краснела от удовольствия и шептала ему с особенной интонацией: «Ты, ты, ты», подставляя свои полные груди его губам, правда чуть холодноватым.

Встреча с Херминой Грёдль грубо обнаружила бедность этих супружеских отношений, а затем последовал кризис, выбивший Пауля Дунку из привычной колеи и оставивший его наедине с его сомнениями. Несколько месяцев он работал с Карликом, но связь эта не стала еще гласной, и ее терпели, потому что было неизвестно, насколько силен Карлик. Думали, что просто Пауль Дунка жаден до денег, но, как делают иногда адвокаты, держит на расстоянии клиента, пользующегося дурной славой. Одна только Ливия почувствовала, что дело серьезнее, чем казалось. Она беспокоилась, но не знала, что предпринять, волновалась, не спала ночами и, инстинктивно ощущая опасность, в часы бессонницы прижималась к мужу горячо и страстно, с новой и неведомой дотоле женственностью. Но ее теплое большое тело теперь его раздражало, равно как и горячий шепот: «Я тебя люблю, люблю больше прежнего». Пауль отстранял ее, впрочем нежно: «Дай мне поспать, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста».

Карлик поручил ему вести переговоры по поводу покупки виллы Грёдль с внучкой барона, единственной из этого семейства оставшейся в живых. Она жила в одной из немногих уцелевших комнат полуразрушенного здания.

— Предложи ей хорошую цену, — сказал Карлик. — Дай ей столько, сколько она запросит.

— Ты можешь получить виллу почти даром, — сказал адвокат. — Почти даром.

— Нет. Об этом я и слышать не хочу. Дай ей хорошую цену. Знаешь, она живет в вилле совсем одна, ты пойди с кем-нибудь — может, она пугливая, а может, и оружие при ней есть. Чудно, как это женщина одна живет, в наши-то времена! И еще скажи, что мы можем помочь ей уехать, куда она захочет, сейчас или позднее.

Тогда он впервые прошел по заброшенной мокрой аллее между двумя бассейнами, огибая лужи и грязь, потом через пустые комнаты. Мебель была разворована, порванные ковры клочьями свисали со стен, он ощущал запах плесени и разрушения. Эти комнаты в тот день показались ему бо́льшими, чем позднее, они показались ему огромными и будто таившими опасность. Его сопровождал один из подручных Карлика, человек суровый и не робкого десятка, и тем не менее он все шептал: «Господин доктор, меня озолоти, я бы здесь одни не остался. На кой людям такие хоромы? Лучше уж жить в поле, когда небо над головой». Пауль Дунка на секунду задумался, проходя эти бесконечные залы, о недоброй памяти, человеческом тщеславии, которому нужны подобные дома, и ответил: «Все они умерли. Осталась только эта молоденькая девушка, да и та, возможно, сумасшедшая, раз живет здесь одна».

Отозвавшееся эхом рычание пса заставило его вздрогнуть и остановиться. Человек Карлика вытащил пистолет и взвел курок.

Наконец они дошли до жилой комнаты. Огромная одичавшая овчарка была готова броситься на них, но в первую минуту они лишь заметили, как блеснул нож в руках странного юноши, резко повернувшегося к ним. У юноши было нежное лицо, коротко остриженные волосы и странные лучистые глаза.

— Держи собаку, — сказал Дунка. — Я пришел с добрыми намерениями, надо поговорить.

— Уходите, — произнес странный юноша серьезным женским голосом. — Мне не о чем говорить с кем бы то ни было.

Услышав женский голос, Пауль Дунка поспешил сказать:

— Извините, баронесса. Разрешите мне выполнить поручение. Я адвокат Дунка и пришел от имени моего клиента, чтобы вести переговоры о покупке.

Девушка рассмеялась:

— А что, по-вашему, я могу продать?

— Дом. Этот дом, в котором вы все равно не сможете жить. Мы предлагаем вам хорошую цену. Это прихоть моего клиента, но подобные вопросы я не обсуждаю.

Молодая баронесса снова рассмеялась, на сей раз мягче, и прикрикнула на собаку — та, рыча, отошла и села в углу, чутко следя за каждым движением гостей.

Только тут Пауль Дунка огляделся вокруг. Обстановка здесь в отличие от комнат, по которым они проходили, была на редкость домашней — точно в противовес древнему величию и поверженному тщеславию, от которого остались лишь руины. На плите варилась картошка, и в комнате стоял запах бедной кухни, где готовится нежирная, повседневная пища. На столе лежало несколько кусков черного солдатского хлеба и стояла открытая ножом банка солдатских консервов. Широкая кровать, отделанная бронзой, была покрыта простым потертым одеялом, а в головах лежала скатанная серая шинель; рядом сидела прислоненная к стене кукла с помятой целлулоидной головой.

Вдруг, почувствовав, что умирает от усталости, Пауль Дунка попросил разрешения сесть на край кровати и протянул руку к кукле.

— Ничто не может отучить от глупости, — сказала девушка, улыбаясь в ответ на его жест. — От глупости и сентиментальности.