Полоса точного приземления - [42]

Но на сей раз места для сомнений не оставалось: дефект существовал! Правда, от этого никому особенно легче не было.

Как с этим дефектом бороться, никто сказать не мог. Даже каких-либо предположений приунывшие создатели и испытатели «Окна» не высказывали. Хотя Вавилов предложил голосом, если не бодрым, то по крайней мере деловым:

- Ну, так я слушаю. У кого есть соображения?

- Что ж, еще смотреть, копаться в станции? - не без яда спросил своим скрипучим голосом Маслов; высказанное им после предыдущего полета мнение о бессмысленности этого занятия, увы, подтвердилось.

- Ни к чему, - пожал плечами Гренков. - Уже копались. Станция в норме. В полной кондиции. Во всяком случае, в такой же кондиции, в какой была раньше. По всем параметрам.

- Что же, - спросил Картужный. - Получается, тут не дефект, а принципиальный порок станции? Выходит, «Окно» работает исправно во всех случаях, кроме тех, когда оно нужно?

Эта жестокая мысль, конечно, приходила в голову не одному Картужному, но все ее старательно от себя гнали, чересчур многое рушилось, если с ней согласиться.

В мастерской стало тихо.

- Предположение очень уж… кардинальное. Не хочется его принимать, пока не исчерпали все прочие, - нарушил молчание Терлецкий.

- Какие это прочие? Что-то не слышу я их, - пожал плечами Маслов.

- Насколько я понимаю, - осторожно начал Литвинов, - сейчас главная задача - разобраться, изменилось что-то в станции или все дело в том, что в плотной облачности она работает… - Марат мгновение помялся и деликатно закончил: - Работает иначе…

- Верно. Так давайте слетаем еще раз, когда облака на глиссаде захода будут повыше, - предложил Гренков. - Попробуем ее снова вне облачности.

- Это что же! Ждали-ждали плохой погоды - теперь будем снова ждать хорошей? Безоблачной! Этак мы все на свете прождем! - поднял голос Маслов.

- Видимо, все же так, - заключил Вавилов. - Ничего другого не остается… Хотя, конечно, если у кого-нибудь возникнет какая-то идея… Пусть на первый взгляд самая экстравагантная! Выслушаем с открытыми ушами. В порядке мозговой атаки… А пока, значит, так: станцию держать в полной готовности. Ничего в ней не разбирать, не регулировать. Зачехлить под пломбу. Заготовить заявку на полет по предыдущему заданию: заходы вне облаков… И безоблачной погоды нам ждать не нужно; вполне подойдет, если будет нижняя кромка метрах на двухстах - трехстах.

- Даже на ста, - вставил Литвинов. Очень уж хотелось ему произнести хоть что-нибудь такое, что шло бы окружающим не против шерсти.

Далеко не впервые сталкивался он во время летных испытаний с проблемами. Сложными иногда до головоломности. Всякие недоборы скорости или высоты полета, перегревы двигателей, недостатки устойчивости и управляемости и мало ли что ещё, бывало, выявлялось в новом летательном аппарате. Разбираться в этом - прямое дело летчика-испытателя. И когда речь шла о самолете, его системах, силовой установке, Литвинов чувствовал себя полноценным и полноправным участником обсуждений, сколь угодно горячих и темпераментных. Но с «Окном» дело обстояло иначе. В электронике Литвинов был не очень силен. Понимал, что надо бы подзаняться, почитать литературу, войти, как говорится, в курс. Но всегда не хватало времени, одно задание налезало на другое, и благие намерения Марата (которыми, как известно, вымощена дорога в ад) так и оставались нереализованными. В порядке самобичевания он как-то поделился переживаниями по поводу собственной радиоэлектронно-локационной малограмотности с Белосельским, на что тот ответил нравоучительно:

- Видишь, Марат, это ход времени. Двадцать лет назад летчики вашего поколения удивлялись: как это старики испытывают самолеты, а сами аэродинамики не знают! И даже принцип под это подводят: машину, говорят, нужно не знать, а собственным задом чувствовать!.. А вот теперь снова смена поколений. И молодые удивляются: как это можно - работать и не разбираться досконально во всей этой электронике. Да еще в каких-нибудь лазерах-мазерах…

- Лазеры - тоже электроника.

- Тем более. Но не в этом дело… Приходится тянуться! Трудно это в наши годы. Даже в твои, а уж в мои-то - и говорить нечего. Но все равно надо! Или, будь любезен, освобождай территорию! Другой, как дипломаты говорят, альтернативы нет.

Освобождать территорию Марату не хотелось. Скорее - раз уж нет другой альтернативы - он был согласен тянуться.

По дороге домой, в город, попутчиком Литвинова оказался Плоткин. Марат любил его общество, ценил нестандартность мышления и не так-то часто встречающиеся у умных людей терпимость и добродушие.

Плоткин был специалистом по теории двигателей. Но так уж сложились извивы его биографии, что к моменту первого знакомства с Маратом он пребывал в не очень научной должности представителя от двигателе-строительного КБ при КБ самолетостроительном.

Среди эпитетов, традиционно прилагаемых к слову «интеллигенция», почему-то нередко фигурирует - «безрукая». Плоткин такое мнение своей персоной опровергал вполне наглядным образом: бодро лазал по самолетным крыльям, забирался в двигатели, уверенно орудовал ключами, отвертками, пассатижами, - и могучие, многотонной тяги двигатели его слушались; отрегулированные и отлаженные Плоткиным, они работали исправно. Неудивительно, что когда где-то что-то не ладилось с изделиями представляемой им фирмы, Плоткина приглашали на консультацию. Хотя он сам к этой боковой линии своего служения авиации относился не без иронии, считал, что «без варягов лучше», и любил рассказывать, как один его бывший сослуживец, видный сотрудник солидной научно-исследовательской организации, удаляясь с очередной фирмы, которую консультировал, применял такую формулу прощания: «Желаю вам поскорее оправиться от нанесенной нами помощи».