Полоса отчуждения - [3]

Наверно, отец моего героя был таков — с душевностью, но я не знал его. Могу предположить только, что от отца достались ему в наследство светлые волосы, интеллигентные тонкие руки — ничего этого нет у матери. Мне известно еще, что в детстве он был сильно кривоног, вихраст, неуклюж — сейчас в нем ни того, ни другого, ни третьего… Мать, когда он родился, хотела назвать его Ледиком. Трудно сказать, от какого имени это производное, должно быть, от — Леонид. Так назовем его Леонид… пожалуй, еще отчество было бы тут уместно, учитывая возраст и солидную комплекцию моего героя. Может быть, Васильевич?.. Поискать — можно найти имя и лучше, но мне надоело искать, да и чем плохо это, найденное? Я не хочу больше возиться с именами — совершенно бесславное занятие, как забивание гвоздей.

Я затем придумываю имена, а не беру прямо с натуры, истинные — это чтоб герои мои потом не постучались ко мне в дверь и не потребовали к ответу: вдруг что-то не понравится им или не будет соответствовать действительности, какая-нибудь мелочь. Подловят на домысле, на мелкой неточности, на неверном предположении — оправдайся потом!

Мне еще надо окрестить жену Леонида Васильевича.

Это женщина примерно сорока лет… Постойте, почему же «примерно»? Ей именно сорок. Она, пожалуй, полновата, но это не от пышущего здоровья; невестка, по выражению свекрови, — «сердечница»…

А собственно, зачем мне это нужно, чтоб она была с физическим недостатком? Я же не врач, чтоб возиться с больными в моей повести! Гораздо приятнее вообразить себе именно здоровую женщину, полнокровную толстушку, примерно такую, как одна моя знакомая, которая, кстати, почему-то очень хотела называться Ниной, и я ее звал именно так, а на самом деле она была Ириной. Какое чудесное имя — Ирина! И бабушка у меня — Орина Сергеевна. Чудо как хорошо!

Однако оставим это прекрасное имя для будущей, самой задушевной повести, а жену Леонида Васильевича назовем Ниной. Отчества ей не нужно, она очень моложава и не любит, когда ее величают по отчеству, хотя по профессии учительница литературы. Но в школе одно, а тут другое.

Итак, главные герои моей повести — это мать, сын Леонид Васильевич и невестка Нина. Фамилию я им дам вот какую: Овчинниковы. Мне давно нравится эта фамилия.

Теперь самое время кончить затянувшееся вступление и перейти непосредственно к повести.

Легко сказать: пора-де перейти. Но с чего начать? А вот, пожалуй, с того, как сын с женой приехал к матери в гости…

— А я не люблю этот городишко! — Леонид Васильевич, перешагивая очередную лужу, даже вздохнул тяжко.

Жена покосилась на него иронически: вот так всякий раз — стоит ему по приезде сюда сойти с поезда, как непременно скажет эту фразу.

— Городишко как городишко, — сказала Нина благодушно. — Чем плох? Посмотри, сколько садов. Вот как зацветут они, как защебечут пташечки — рай земной, да и только. Эх, зачем мы с тобой, Леня, забрались в столицу! Зачем не живем здесь: и Волга, и городок тихий, и леса вокруг.

В минувшую неделю шли обильные дожди, но вот уже два дня, как установилась ясная погода, и неасфальтированные, сельского вида улицы отражали сейчас в дорожных лужах высокое весеннее небо, расчерченное белыми шлейфами самолетов. Скворцы деятельно обживали прибитые на шестах, на деревьях скворечники; ветерком приносило с недальнего поля жавороночью песню; молодой травкой густо обметало обочины дороги и лужайки тут и там, молодой листвой деревья. Уже гроздья черемухи вот-вот распустятся…

— Воздух-то какой! — продолжала Нина. — И ни тебе толкотни, ни суеты, ни шума городского. Слышь, петушок пропел.

— Как приеду сюда, — ворчал муж, — у меня возникает такое тянущее, гнетущее чувство… Тоска меня томит!

— Ну, и меня кое-что не радует, поверь. Однако вот терплю. Не из одних приятностей жизнь состоит, терпи и ты.

Это насмешливое замечание отнюдь не утешило его, а скорее напротив.

— Нигде я не был столь унижаем, ругаем, осуждаем… — продолжал он свое. — Потому и осталась тяжесть в душе, словно не жил я тут, а в больнице лежал или в тюрьме сидел.

— Это ты про самый-то цветущий возраст — «словно в больнице лежал»? — пыталась шутить жена. — Сказано же: что пройдет, то будет мило. Ведь прошло, Леня, да и давно прошло! Не кручинься, добрый молодец.

Его не мог обмануть веселый тон жены: за ним крылось совсем иное. Она знала причину его плохого настроения, та отнюдь не веселила, а и у нее лежала камушком на душе.

— Родня, бывало, на меня косилась уж так насмешливо, будто радовалась моему ничтожеству! Соседи жалели, словно убогонького, а родная мать не ставила ни во что: неудачничек сын получился!.. Но почему, почему они так! Нынче вот вглядываюсь в себя, тогдашнего, и недоумеваю: работал честно, учился заочно в институте, ни в чем дурном, как говорится, не был замечен… Чего еще надо от человека двадцати пяти лет? Не пил, не курил… Откуда же такое пренебрежение? Спрашиваю себя — и ответить не могу.

— Давно это было, Леня, пора забыть.

— Да и забыл, а вот как приеду сюда…

— И выдумываешь много лишнего. Ты чересчур самолюбив. Никто над тобой не смеялся, никто тебя в угол не загонял, как ты иногда выражаешься.