Полоса отчуждения - [29]

Иннокентий вышел из лавки в смятении. Старый китаец в синем халате, тряся косичкой, кланялся ему на пороге и долго стоял в глазах, пока ноги сами вели Иннокентия по Кривой улице в опиекурильню. Табачный дымок из трубки таежника, сидящего на камне у реки, стал густой струей плантационного мака, его высушенного сока, выдавленного из белой коробочки, как кровь из сердца. Иннокентий смежил глаза, и последнее, что он увидел наяву, — две слипшиеся головы, отделенные от тел. Но это были не те, это были другие головы. Это были головы мужчины и женщины, барахтающихся под тигровой шкурой на полу в углу притона. Шкура шевелилась, становясь живым тигром, и головы торчали у него из пасти.

Опиум в Китай завезли арабы в качестве снотворного. Спи, мой беби. Играй в рулетку снов. Перед тобой лежит белое полотнище, на котором тушью изображена нагая богиня Ин-Хуй. Она сидит на раскрытом цветке лотоса, и птица из-под ее правой ноги поет: «Во сне рождаются богатства». Делай ставки. Иероглифы рулетки означают: «Корень нефрита», «Первый достигающий», «Говорящий драгоценность», «Так и должно» и многое другое. Делай ставки. Может быть, станешь первым достигающим или говорящим драгоценность. Так и должно.

Иннокентий очнулся на холодной доске, не поняв, что это за доска. Сплошной камень узилища окружал его. Слабая лампочка мерцала где-то во мгле. Доска оказалась частью нар, вдоль которых лежало тело Иннокентия. Он услышал женский шепот и ощупью пошел на звук. Пальцы его уткнулись в дощатую перегородку с небольшим очком, то ли вырезанным ножом, то ли образовавшимся от выбитого сучка. Глазок позволил ему увидеть шепчущихся.

То были две женщины, и одна из них, стоя с поднятой юбкой, поправляла на себе пестрые ситцевые трусики. Лица женщин не входили в круг обзора.

— Ну и все. Щас выпустит.

— А который?

— Да этот, косорылый, старшина.

— Куда водил-то? Где было?

— Наверху, на втором этаже, у майора в кабинете, на диване. Хорошо, что спиной к нему, хоть рыла его косого не видно. Еще ты сходишь к нему, и все.

Иннокентий подал голос:

— Девки, закурить есть?

— А… Очухался, бичок. Полночи тут буянил.

В очко ему протянули сигарету, спички нашлись у него, он затянулся и по вкусу дыма узнал «Шипку».

— Где это мы, девочки?

Послышался хохот.

— В тридцать восьмом отделении милиции, милок. Нечасто небось бываешь в таких местах?

— Редко.

— Моряк?

— Китобой.

— О! Тогда надо познакомиться.

— На воле познакомимся.

Громыхнул железный запор, и железные двери камеры, в которой томился Иннокентий, медленно открылись.

— Выходи! — раздался жестяной голос.

Иннокентий вышел из камерной мглы и, на слепящем свету коридора увидав лицо старшины, оценил женский талант к эпитетам.

— Иди за мной, — сказал ему сластолюбивый страж порядка, и Иннокентий сначала не так понял его, но быстро пришел в себя, потому что у деревянного барьера, за которым стоял стол дежурного, он увидел своего друга Юрия.

— Да, несомненно! — с пафосом декламировал друг, сияя дужкой очков и обширной лысиной. — Мы обсудим поступок нашего оступившегося коллеги на собрании коллектива и, я совершенно уверен, жестко осудим его поведение.

— Безобразное, — подсказал Иннокентий. Юрий бросил на него свирепый короткий взгляд.

— Именно так. Безобразное поведение, — подтвердил он.

Они вышли на волю. Здание, в котором помещалось 38-е отделение, стояло на углу Пограничной и Пекинской улиц. Это недалеко от Амурского залива, и они направились на берег. По пути их следования находилось кафе «Чародейка», стекляшка, где у стойки можно было принять по сто коньяка.

— Деньги у тебя есть? — сквозь чувство тяжелой вины поинтересовался Иннокентий. Юрий долго не отвечал, затем остановился, пошуршал в кармане брюк, выдал сумму и сказал прокурорским голосом:

— На «Чародейку» нет. Иди к Юю. Жду тебя на берегу.

В Семеновском ковше по-детски плакали чайки. Дикий пляж подспудно готовился к лету, хотя стоял еще апрель. Море остро дышало сквозь серый песок пляжа, словно оно, как в пещере, жило там, под толщей песка. Ясный полдень, морская лазурь, блаженное малолюдье, портвейн «777» из горла на пару с другом — это было прекрасно.

— Мне плевать, что ты там вчера в «Лотосе» натворил, кому набил харю и что орал по адресу человечества, — сухо говорил Юрий. — Но, во-первых, не пора ли уже кончать корчить из себя Есенина? А во-вторых, ты меня впутал в историю, связанную с самым натуральным подлогом. Ты думаешь, кто сейчас приходил в «мелодию» хлопотать за тебя? Я? Нет, это сам ответственный секретарь краевой писательской организации сейчас там выкобенивался и называл свою фамилию, которая не совпадает с моей, как тебе известно. Ты сделал меня аферистом, понял?

— А откуда ты узнал, что я загремел в тигулевку?

— Среди ночи позвонила твоя знакомая Таня Ван. Она сказала, что сейчас, то есть в тот момент, когда она мне звонит, она видит сон и в этом сне после кабацкой драки ты продолжаешь махать кулаками в тридцать восьмом отделении, и если тебя оттуда не выручить, ближайшие два-три года ты будешь видеть небо в клеточку.

Так. Значит, ее фамилия — Ван. Иннокентий этого не знал.