Полнолуние - [71]

Окна в доме секретаря не светились. Наверное, до сих пор не вернулся из колхозов. Поскучнев, Елена пошла дальше по улице, к клубу. На танцах ничто ее не интересовало, все выглядело серо: и обтертые спинами панели, и засиженные мухами плафоны, и неуклюжие пары, шаркающие ногами по грязному полу.

Какой-то паренек подскочил к Елене, пригласил на вальс, но она отказала и ушла из клуба. Было грустно. Поравнялась с домом Бородина и увидела освещенные окна. Перешла на другую сторону улицы, чтобы разглядеть комнаты. Бородин ужинал. Был уже одиннадцатый час. Елена побоялась в такое время постучать в чужой дом и, убитая горем, в гостинице уткнулась в подушку. Она предполагала, что Бородин всего лишь хорошо расположен к ней, что если и есть что-то большее, то какие-то сомнения не дают развиться этому большему в любовь.

Утром Елена пошла в райком. Девушка-секретарь с сожалением развела руками:

— Василий Никандрович срочно выехал в область. Всего полчаса назад.

Елена до обеда управилась в районных организациях и заспешила домой: там еще больше было дел.

2

Почерневший письменный стол, застланный поблеклым кумачом в пятнах чернил, в углу — свернутое красное знамя и рядом на стене — в деревянной рамке пожелтевшее «Свидетельство» о каких-то заслугах колхоза в прошлом, да вдоль стен грубые стандартные стулья, нанизанные на рейки для прочности, — вот и все убранство председательского кабинета. Прежний хозяин в нем бывал редко, а в горячую пору уборки или сева не заглядывал сюда по неделям, и кабинет выглядел необжито, по-казенному уныло, вторые рамы в окнах никогда не выставлялись, и от долгих зимних заседаний правления остался стойкий запах табака и пота.

Елена вспомнила, как зашла первый раз рано утром в эту заждавшуюся хозяина комнату и подумала, что вот теперь она многое может сделать в хуторе, была уверена, что поведет дело умнее, чем предшественник, и, как ей представлялось, без особых трудностей сможет осуществить свои задумки.

В хорошем расположении духа она прошлась из угла в угол, потрогала красное знамя, прочитала «Свидетельство». Сколько раз она бывала в этом кабинете студенткой, потом зоотехником, а теперь вошла хозяйкой— свободно, уверенно, не чувствуя никакого стеснения. Она развернула на столе карту колхозных угодий, поделенную на разноцветные квадратики. Желтые квадратики — это поля кукурузы, коричневые — пшеницы, черные — пары, зеленые — травы. Елена позвала бухгалтера, совсем молодую, но серьезную и строгую женщину, повязанную крест-накрест цветным шалевым платком.

— Есть у нас производственный план?

— А как же!

Бухгалтер вроде бы обиделась. Она принесла конторскую книгу, испещренную цифрами. Производственный план был составлен добросовестно, как сразу отметила Елена, только прежний председатель в него редко заглядывал и держал больше для начальства. Елена углубилась в чтение, водя пальцем по серой бумаге с влипшими в нее какими-то остюгами. «Получше можно было бы найти тетрадь, — подумала она с неудовольствием. — Верно говорят: „Достались по наследству перья после бабушки Лукерьи“».

Глупо, конечно, предполагать, что до Елены в колхозе никто не брал в руки карандаш, не считал, не прикидывал, не делал выводов, но мало было охотников до переустройств.

Елена поймала себя на том, что, рассуждая таким образом, видит перед собой Ивана Дмитриевича Глаголина, мысленно объясняет ему свои сомнения и как бы ждет его поддержки. Она никогда с ним не встречалась, но хорошо знала по книгам, статьям, выступлениям. Казалось, делай так, как советует Глаголин, и дело быстро двинется вперед.

Елена достала чистый лист бумаги, придвинула ближе чернильницу, собралась с мыслями, как дверь вдруг распахнулась и в кабинет вошел тракторист Пантелеев, видно, прямо с поля, перепачканный землей и машинным маслом.

— Как быть, Елена Павловна?

— Что такое?

— Позарез надо в город.

— Кто же зябь будет пахать? Зима не за горами.

— Я тоже зимы боюсь. Хата стоит недостроенная. Гвоздей нужно с пудик.

— С гвоздями трудно в колхозе. Но бригадир говорил мне о вас, я выделю этот пудик, как только получим гвозди на складе. Идите работайте. В такое время трактор нельзя оставлять даже на час!

— Надоело мне ждать, Елена Павловна. С весны в сарае целой семьей живем. Терпения уже нету. Жена загрызла. Ты, говорит, один такой дурак, в поле да в поле, из работы не вылазишь.

— Сказала же — лично займусь гвоздями.

— День еще подожду, Елена Павловна, больше невмоготу. Освобождайте от работы.

Елена снова взялась за ручку и бумагу, а когда подняла голову, напротив нее уже сидели две женщины и протягивали через стол ладони — натруженные, иссеченные морщинами, не женские, мужские ладони:

— Видите, Елена Павловна.

— Вижу, не белоручки.

— Всю жизнь полы глиной мажем. Надоело. Хотим досками застелить.

— Где же я вам досок возьму, бабоньки? В колхозе коровник и птичник без стропил стоят.

— Отнимаются у нас руки, Елена Павловна. Мы ведь не тунеядцы, честно в колхозе работаем. По двадцать коров в день выдаиваем. Пожалейте наши руки.

А после женщин ворвались двое шумливых мастеровых и забегали плутоватыми глазами.