Полнолуние - [19]

— Все шутишь, Филипп Артемович. Я рад за тебя.

Для Варвары он был безымянный, для злых хуторских языков — Филькой, а для Елены и друзей — Филиппом Артемовичем. Этим дорожил, в семейном устое видел основательность жизни.

— Подумать только, уже зоотехник, уже нас, стариков, в хвост и в гриву разделывает на собрании, а, Филипп Артемович? — сказал Рубцов, имея в виду Елену, приемную дочь Сайкина.

— Рано ты в старики записываешься, Дмитрий Дмитриевич. Как бы ты, это дело, за мою дочь не стал свататься.

— Я что! Вот Бородин точно зашлет сватов.

Сайкин нахмурился:

— С чего ты взял?

— Видел его с Еленой. До сих пор, наверно, беседуют.

Сайкин вовсе озлился:

— Что ты мелешь! Где ты их видел?

— За крыльцом правления. Может, и целовались, бог их знает.

— Не допущу! — Сайкин грохнул кулаком по столу. Лицо Рубцова вытянулось: он никак не ожидал, что Сайкин так разволнуется от его шутливых слов.

Хлопнула дверь. Вошла Елена. Сайкин приставил палец к губам, строго посмотрел на Рубцова: «Хватит, хватит об этом!»

— Иди с нами снедать! — позвал он Елену, которая направилась в свою, смежную комнату, неся на покатых плечах толстые золотистые косы, как два лисьих хвоста. Рубцов проводил ее любопытным взглядом.

— Не хочется, — отозвалась Елена. В ее комнате скрипнула кровать.

Сайкин вздохнул:

— Строптивая стала. А ведь я ей… Не будем, не будем об этом деле. Давай вечерять, Дмитрий Дмитриевич!

— Ну вот, новый секретарь… Как он тебе понравился, Филипп Артемович? — Рубцов наложил себе в тарелку парующую рассыпчатую картошку, соленые огурцы с прилипшими веточками укропа и усердно захрустел, ожидая, что скажет хозяин. Но Сайкин молчал, налил рюмку водки, неторопливо подал гостю через стол.

— Не могу. Мне еще с Бородиным встречаться.

— Брось ты, ей-богу! Двенадцатый час. Какие встречи?

Но Рубцов с полным ртом замычал и замотал головой, отстраняя рюмку. Сайкин пожелал ему здоровья и выпил сам.

— Чем тебя еще угощать? Пробуй мед. Занимаюсь потихоньку пчелками. Спокойно и полезно это дело.

Но Рубцов думал о своем.

— Ситуация в правлении была, я тебе скажу, не из легких, только меня с толку не собьешь. Нюх у меня собачий, и нос всегда держу по ветру. Вы мне тут хоть в стельку… чего ни плетите, а я знаю: главное сейчас кукуруза!

— Бородин тебе спасибо скажет. Выпей!

— Нелегкий он человек, этот Бородин, признаться тебе, — продолжал Рубцов. — Я не новичок в сельском хозяйстве. Но не могу понять, как человек может интересоваться одними свиньями, телятами, кукурузой! Записная книжка у него — настоящий молитвенник, куда он то и дело заглядывает. Представь, там даже записано, когда такая-то свинья на такой-то ферме должна опороситься! Ну и мне приходится копаться в бумажках, как жуку в навозе, зубрить до умопомрачения. Кошмары стали сниться. Недавно приплелось, будто меня на бюро обкома засыпают перекрестными вопросами и, если на какой не отвечу, то тут же мне гроб-могила. И кто же, думаешь, спрашивает? Бородин! «А сколько, Дмитрий Дмитриевич, подсосных поросят в колхозе „Среди вольных степей“? А какой сейчас средний привес у бычков на откорме?» Веришь, проснулся в холодном поту…

— Хе-хе-хе, допек он тебя, как я погляжу. — Сайкин отодвинул от себя тарелку, грузно навалился на стол. Лицо его покрылось испариной. — И мне, Дмитрий Дмитриевич, Бородин поперек дороги стоит. Всю жизнь стоит.

— Может, обомнется, — предположил Рубцов, не совсем понимая Сайкина. — Наверху меня спрашивали, я сказал: подождем, посмотрим.

— Ладно, где наша не пропадала, давай выпьем!

— Что с тобой, не пойму, Филипп Артемович! Пьяницей тебя я не знаю, всегда уважал за трезвость…

— Тоска какая-то нашла.

— Не нагоняй преждевременно страху. Ну все, Филипп Артемович, я поехал. Извини.

Сайкин не стал задерживать гостя, проводил до калитки и почти насильно оделил его банкой меда, завернутой в газету и перехваченной у горлышка лоскутом.

— Приезжай, всегда буду рад, а особливо по морозу, — сказал он на прощанье. — Зайца прибавилось. Говорят, перемахнул от соседей. У них там всю землю перепахали.

— На зайца обязательно приеду. Собирай побольше людей гаить.

Рубцов сунул банку с медом в портфель и полез в «газик», поджидавший его у ворот.

— Домой! — бодро крикнул он шоферу.

6

Филипп Артемович постоял возле стола, подумал и взял недопитую поллитровку, закупорил свернутой из газеты пробкой, сунул в карман. Из комнаты Елены слышалось ровное дыхание да пение сверчка в холодной печи. Вскоре Сайкин уже шагал по улицам и переулкам, через сады и огороды известной ему одному тропинкой на край хутора. В доме на отшибе светились окна. Филипп Артемович приник к стеклу, пытаясь осмотреть комнату сквозь кружевную занавеску, и в испуге отшатнулся. Долго стоял в нерешительности. Подкладкой фуражки вытер потную голову. Хотел было повернуть назад, но махнул рукой: была не была. Толкнул дверь.

У стола с закусками развалился на стуле Рубцов, и ворот его гимнастерки был расстегнут на все пуговицы. Похудевший портфель валялся на сундуке, а банка с медом стояла рядом с пузатым графином водки. На дне графина плавали корки лимона. Хозяйка суетилась у печи. Ее дочь Нюра, подперев голову рукой, с улыбкой слушала Рубцова, который рассказывал что-то смешное.