Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского - [7]

В Петербурге Димитрий Александрович сдал блистательно вступительный экзамен.[29] Благообразная наружность и отличная подготовка в науках обратили на молодого Брянчанинова особенное внимание его высочества Николая Павловича[30], бывшего тогда генерал — инспектором инженеров. Великий князь приказал Брянчанинову явиться в Аничковский дворец, где представил его своей супруге, государыне великой княгине Александре Феодоровне[31], и рекомендовал как отлично подготовленного не только в науках, требуемых в инженерном училище, но знающего даже латинский и греческий языки. Ее высочество благоволила приказать зачислить Брянчанинова ее пансионером. Сделавшись императором, Николай Павлович и императрица Александра Феодоровна продолжали оказывать свое милостивое расположение Брянчанинову.

По сдаче экзамена Димитрий Александрович был зачислен в кондукторскую роту Главного инженерного училища, а действительная служба его стала считаться со дня принесения им присяги 19 января 1823 года. Успехи по наукам[32], отличное поведение и расположение великого князя выдвигали его на первое место между юнкерами — товарищами: к концу 1823 года, с переводом в верхний кондукторский класс, он был назначен фельдфебелем кондукторской роты; в 1824 году был переведен из юнкерских классов в нижний офицерский (что ныне Николаевская инженерная академия) и 13 декабря был произведен в инженеры — прапорщики. Редкие умственные способности и нравственные качества Димитрия Александровича привлекали к нему профессоров и преподавателей училища, все они относились к нему с особенной благосклонностью, отдавая явное предпочтение перед прочими воспитанниками.

Наряду со служебно — учебной деятельностью Димитрий Александрович имел успехи и в светском обществе своими личными достоинствами. Родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств Оленина[33]. Там на литературных вечерах он сделался любимым чтецом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей литературного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушкина. Такое общество, конечно, благодетельно влияло на литературное развитие будущего писателя. Преосвященный Игнатий до конца жизни сочувственно отзывался о советах, какие ему давали тогда некоторые из этих личностей[34].

Описанный круг светского знакомства, к которому принадлежала имевшая большие связи тетка Димитрия Александровича А. М. Сухарева[35], только внешним образом влиял на жизнь молодого человека, внутренняя же его жизнь развивалась самостоятельно, независимо от родственных и общественных связей. Димитрий Александрович и в шуме столичной жизни остался верен своим духовным стремлениям, какие воспитал в уединении отдаленной родины. Он всегда искал в религии живого, опытного знания и, хранимый внутренней благодатью, не поддавался ни тлетворному влиянию чуждых учений, ни приманкам светских удовольствий. Вот с какой подробностью он сам в вышеприведенной статье «Плач мой» описывает тогдашнее свое душевное состояние: «Вступил я в военную и вместе ученую службу не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего, потому что не нашел еще Истины, еще не увидел ее ясно, чтобы пожелать ее! Науки человеческие, изобретение падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души, неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая — то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Воспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей…

Понятия мои были уже зрелее, я искал в религии определительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли, я хотел видеть верное, ясное, истину. В то время разнообразные религиозные идеи занимали и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу, оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать, сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечений было юноше! Мир не представлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки и вместе горел желанием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных».[36]

Глава II

Начало духовной деятельности, когда она предпринимается с определенной целью и становится преобладающей, чтобы затем сделаться вполне исключительной или главной и существенной деятельностью жизни, сопровождается обыкновенно внутренней бранью помыслов и страстных чувствований. Эта брань в молодом возрасте, который со свежими силами и полной ревностью вступает на новую неведомую дорогу духовного подвижничества, бывает столь сильна, что противостоять ей собственными усилиями нет никакой возможности — нужна непременно посторонняя помощь. Молодой человек, настроенный аскетически — религиозно, с явно обнаруживающимися для него духовными действиями, невольно побуждается искать себе единомысленного общества, чтобы кому — нибудь мог открыть свое душевное состояние, сколько — нибудь проверить себя по опыту другого, услышать ободрительное слово или получить наставление из опыта.