Полное собрание стихотворений. Том 2 - [33]

Кто на тему: вино и свобода

На народ напечатал донос.

Нам Катков предстоит великаном,

Мы Тургенева кушать зовем…

Почему же французским романам

Предпочтение мы отдаем?

Не избыток хорошего тона,

Не картин соблазнительный ряд,

Нас отсутствие "мрака и стона"

К ним влечет… Мудрецы говорят:

"Час досуга, за утренним чаем,

Для чего я тоской отравлю?

Наши немощи знаем мы, знаем,

Но я думать о них не люблю!.."

Эта песня давно уже слышится,

Но она не ведет ни к чему.

Коли нам так писалось и пишется,-

Значит, есть и причина тому!

Не заказано ветру свободному

Петь тоскливые песни в полях,

Не заказаны волку голодному

Заунывные стоны в лесах;

Спокон веку дождем разливаются

Над родной стороной небеса,

Гнутся, стонут, под бурей ломаются

Спокон веку родные леса,

Спокон веку работа народная

Под унылую песню кипит,

Вторит ей наша муза свободная,

Вторит ей – или честно молчит.

Как бы ни было, в комнате этой

Праздно кипы журналов лежат,

Пусто! разве, прикрывшись газетой,

Два-три члена солидные спят.

(Как не скажешь: москвич идеальней,

Там газетная вечно полна,

Рядом с ней, нареченная "вральней",

Есть там мрачная зала одна -

Если ты не московского мненья,

Не входи туда – будешь побит!)

В Петербурге любители чтенья

Пробегают один "Инвалид";

В дни, когда высочайшим приказом

Назначается много наград,

Десять рук к нему тянется разом,

Да порой наш журнальный собрат

Дерзновенную штуку отколет,

Тронет личность, известную нам,

О! тогда целый клуб соизволит

Прикоснуться к презренным листам.

Шепот, говор. Приводится в ясность -

Кто затронут, метка ли статья?

И суровые толки про гласность

Начинаются. Слыхивал я

Здесь такие сужденья и споры…

Поневоле поникнешь лицом

И потупишь смущенные взоры…

Не в суждениях дело, а в том,

Что судила такая особа…

Впрочем, я ей обязан до гроба!

Раз послушав такого туза,

Не забыть до скончания века.

В мановении брови – гроза!

В полуслове – судьба человека!

Согласишься, почтителен, тих,

Постоишь, удалишься украдкой

И начнешь сатирический стих

В комплимент перелаживать сладкий…

Да! Но все-таки грустен напев

Наших песен, нельзя не сознаться.

Переделать его не сумев,

Мы решились при нем оставаться.

Примиритесь же с Музой моей!

Я не знаю другого напева.

Кто живет без печали и гнева,

Тот не любит отчизны своей…

С давних пор только два человека

Постоянно в газетной сидят:

Одному уж три четверти века,

Но он крепок и силен на взгляд.

Про него бесконечны рассказы:

Жаден, скуп, ненавидит детей.

Здесь он к старосте пишет приказы,

Чтобы дома не тратить свечей.

Говорят, одному человеку

Удалось из-за плеч старика

Прочитать, что он пишет: "В аптеку,

Чтоб спасти бедняка мужика,

Посылал ты – нелепое барство!-

Впредь расходов таких не иметь!

Деньги с миру взыскать… а лекарство

Для крестьянина лучшее – плеть…"

Анекдот этот в клубе я слышал

(Это было лет десять тому).

Из полка он за шулерство вышел,

Мать родную упрятал в тюрьму.

Про его воровские таланты

Тоже ходит таинственный слух;

У супруги его бриллианты

Родовые пропали – двух слуг

Присудили тогда и сослали;

А потом – раз старик оплошал -

У него эти камни видали:

Сам же он у жены их украл!

Ненавидят его, но для виста

Он всегда партенеров найдет:

"Что ж? ведь в клубе играет он чисто!"

Наша логика дальше нейдет…

А другой? Среди праздных местечек,

Под огромным газетным листом,

Видишь, тощий сидит человечек

С озабоченным, бледным лицом,

Весь исполнен тревогою страстной,

По движеньям похож на лису,

Стар и глух; и в руках его красный

Карандаш и очки на носу.

В оны годы служил он в цензуре

И доныне привычку сберег

Всё, что прежде черкал в корректуре,

Отмечать: выправляет он слог,

С мысли автора краски стирает.

Вот он тихо промолвил: "Шалишь!"

Глаз его под очками играет,

Как у кошки, заметившей мышь;

Карандаш за привычное дело

Принялся…"А позвольте узнать

(Он болтун – говорите с ним смело),

Что изволили вы отыскать?"

– "Ужасаюсь, читая журналы!

Где я? Где? Цепенеет мой ум!

Что ни строчка – скандалы, скандалы!

Вот взгляните – мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

Мало им, что они Маколея

И Гизота в печать провели,

Кровопийцу Прудона, злодея

Тьера выше небес вознесли,

К государственной росписи смеют

Прикасаться нечистой рукой!

Будет время – пожнут, что посеют!

(Старец грозно качнул головой.)

А свобода, а земство, а гласность!

(Крикнул он и очки уронил.)

Вот где бедствие! Вот где опасность

Государству… Не так я служил!

О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

К сожаленью, при новых порядках

Председатель отставку мне дал;

На начальство роптать не дерзаю

(Не умею – и этим горжусь),

Но убей меня, если я знаю,

Отчего я теперь не гожусь?

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что во сне благодать осеняла,

И, вскочив,- я черкал и черкал!

К сочинению ключ понемногу,

К тайной цели его подберешь,

Сходишь в церковь, помолишься богу

И опять троекратно прочтешь:

Взвешен, пойман на каждом словечке,

Сочинитель дрожал предо мной,-

Повертится, как муха на свечке,

И уйдет тихомолком домой.

Рад-радехонек, если тетрадку

Я, похерив, ему возвращу,

А то, если б пустить по порядку…

Но всего говорить не хочу!

Занимаясь семь лет этим дельцем,