Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Дневники - 1939 - [232]

Наконец, — отчасти следствие всего этого вместе, — решительное отсутствие пошлости, пошлости, которую вижу почти во всех, на кого смотрю с вниманием, кого считаю стоящим того, чтобы смотреть, есть ли в нем пошлость или нет! Нет, я никогда не мог взглянуть на нее свысока, как смотрю на Ник. Ив., как смотрю на Ан. Ник., не говоря уже о других (Евг. Ал. человек, не имеющий ничего блестящего, отличного — он просто человек, ограниченный человек). Например, хоть эти нежности, любезности — есть ли в них что-нибудь приторного? Что-нибудь отталкивающего, как, напр., в выражениях нежности Ник. fciß. или Анны Никаноровны? Под приторным я понимаю не притворное — в этих двух людях его нет, а что-то такое, что неприятно. Вообще, нежные чувства редко, весьма редко можно видеть без того, 476 чтобы, кроме радости, они не внушали какого-то неприятного чувства. У нее 'этого нет.

Ум, благородство, прямота! Нет, подобное ей существо* едва ли найду я, если потеряю ее!

И какая рассудительность, осторожность при видимой чрезвычайной свободе! Т.-е. она не хочет остерегаться почти никогда; но разве она позволяет себе что-нибудь в самом деле неосторожное? Как она всегда удерживает мою неосмотрительность!

Наши приехали из церкви. Иду вниз.

Одна половина программы кончена. После обеда другую.

Да будешь ты счастлива, как достойна того!

3 часа. Продолжаю.

Ей хочется избавиться от своих неприятных отношений к матери, которая ее терпеть не может. Это вещь, которая описана у меня раньше. Вообще, как скоро человек в тяжелом положении и я могу помочь ему, у меня рождается к нему любовь, и если это собственно от меня зависит, я всегда исполню все, что он от меня потребует. Я говорю это не в похвальбу себе. Итак, это была одна из главных причин, по которой я согласился. Но если б я не чувствовал к ней слишком сильной привязанности раньше, собственно за ее качества, а не за ее положение, конечно, я бы не пожертвовал собою. Напр., для Кат. Матв. я никогда не решился: [бы], хоть она весьма добрая девушка.

На меня чрезвычайно много подействовала ее доверчивость ко мне. Верно она понимает мой характер и верно я кажусь ей хорошим человеком, честным, благородным человеком, если она решилась поступить так в отношении ко мне. А если она понимает меня так, как я в самом деле, и все-таки решается выйти за меня, значит, она думает быть счастливой со мною. А ума и проницательности, чтобы понять, у нее слишком достанет. Достанет и расчетливости, рассудительности, чтобы не обмануться в своих соображениях о том, хороша ли будет ее жизнь со мною. Но мне ее доверие ко мне чрезвычайно льстит.

После [того], как я увидел глупость своей [первой] привязанности (впрочем, весьма пустой и слабой, привязанности, которая никогда не была даже достаточна, чтобы уверить меня в том, что она действительна, что она не обольщение праздной фантазии, чем она и была), потому что долго я не мог [бы] ей доставить средств жить так, как теперь она живет, я обратился к мыслям, более достойным порядочного человека. Я сначала обольстился блеском, который окружает девицу, принадлежащую к семейству, живущему на широкую ногу. Но потом я увидел мелочность, пустоту этого чувства, вовсе недостойного порядочного или сколько-нибудь умного человека. Я понял, что для счастья в супружеской жизни, и особенно для счастья моего, необходимо, чтобы моя жена была решительно довольна своим положением, — я не могу видеть вокруг себя недовольных чем бы то ни было, тем более недовольных мною. Для довольства своим положением нужно, во-первых, то, чтобы человек никогда не думал, что его положение (материальные условия для жизни) хуже того, чем могло бы быть. Следовательно, для счастья жены необходимо, чтоб она никогда не имела мысли о возможности найти себе лучшую партию, чем ее муж. Говоря попросту, я пришел к мысли, что никак не должен жениться на девушке, которая была бы по своему положению в обществе выше меня. Сначала, и почти до самого 15 или 16 февраля, во мне преобладала крайность, я хотел жениться не иначе, как на весьма нуждающейся девушке, на девушке, которая была бы весьма бедная и беспомощная, чтобы она всю жизнь радовалась и тому немногому довольству, каким бы пользовалась со мною и какого никогда не видывала, раньше. Но когда я узнал О. С., эта мысль у меня ослабела. «Если б можно было жен-ниться на ней», — думал я. «Но она может составить лучшую партию», — думал я. «Я не вправе делать ей предложение; может быть она, не осмотревшись хорошенько, ослепленная моею любовью, и согласилась бы, но как я буду лишать ее лучшего жребия?»

Но вот она сама выбирает меня — если так, я счастлив.

Хорошо. Это все равно, материальная ли или нравственная невыгодность положения заставляет считать девушку жизнь со мной несравненно выше, чем ее прежняя жизнь. Все-таки остается сущность моего образа мыслей, остаётся [не] нарушенным основное правило, которое я поставил себе законом для женитьбы: выйти за меня замуж кажется ей не потерею, а выигрышем. Она настолько умна и рассудительна и тверда, что не раскается в этом предпочтении. Хорошо. Я спокоен. Моя совесть чиста. Я могу без упрека себе предаться своему увлечению. «Ты говоришь, что для тебя жить со мною лучше, чем жить теперь. Я счастлив, что мои надежды на счастье с тобою встречаются с твоими мыслями о счастьи со мною». «Я не обманываю тебя, я не лишаю тебя ничего такого, о чем бы ты могла пожалеть после. Хорошо. Ты можешь располагать мною; я сам не смел бы никогда дерзнуть на это, чтобы не ослепить, не обольстить тебя, своим пламенным языком не заставить тебя забыть о расчетах, про забвение которых ты могла бы пожалеть впоследствии. Я счастлив тем, что ты рас- у считала и видишь, что не будешь жалеть о том, что осчастливила меня».