Полное собрание сочинений. Том 36. Март-июль 1918 - [52]
Но было бы неправильно оценивать это состояние, как состояние развала, краха и упадка. Если буржуазная пресса делает такую оценку, то – понятно, что интересы класса капиталистов заставляют людей смотреть таким образом или, вернее, заставляют их делать вид, что они смотрят так. На самом же деле всякий человек, способный сколько-нибудь исторически взглянуть на вещи, не усомнится ни на минуту в том, что теперешнее состояние дезорганизации есть состояние перехода, – перехода от старого к новому, – есть состояние роста этого нового. Переход от старого к новому, если он проходит так круто, как проходит он в России с февраля 1917 года, предполагает, конечно, гигантское разрушение обветшалого и омертвевшего в общественной жизни. И понятно, что поиски нового не могут дать сразу тех определенных, установившихся, почти застывших и окоченевших форм, которые раньше складывались веками и веками держались. Теперешние советские учреждения и те экономические организации, которые характеризуются понятием рабочего контроля в промышленности, – эти организации находятся еще в периоде брожения и полной неустановленности. В этих организациях преобладает, естественно, сторона, так сказать, дискуссионная или сторона митинговая над стороной деловой. Иначе быть не может, потому что без привлечения к общественному строительству новых слоев народа, без пробуждения активности широких масс, доселе спавших, ни о каком революционном преобразовании не может быть и речи. Бесконечные дискуссии и бесконечные митингования, – о чем так много и так озлобленно говорит буржуазная печать, – являются необходимым переходом совершенно еще неподготовленных к общественному строительству масс, – переходом от исторической спячки к новому историческому творчеству. Нет решительно ничего страшного в том, что этот переход местами затягивается, или в том, что обучение масс новой работе идет не с той быстротой, о которой может мечтать человек, привыкший работать в одиночку и не понимающий, что значит поднять сотни, тысячи и миллионы к самостоятельной политической жизни. Но, понимая это, мы должны также понять и наступающий в этом отношении перелом. Пока советские учреждения не распространились по всей России, пока социализация земли и национализация фабрик оставалась исключением из общего правила, – до тех пор естественно, что и общественное заведование народным хозяйством не могло еще выйти (если взять дело в общенациональном масштабе) из стадии предварительной дискуссионной подготовки, из стадии обсуждения, из стадии истолковывания. Теперь как раз наступает перелом, советские учреждения распространились по всей России. С Великороссии они перекинулись на громадное большинство других национальностей России. Социализация земли в деревне и рабочий контроль в городах перестали быть исключениями, стали, наоборот, правилами.
С другой стороны, крайне критическое и даже отчаянное положение страны в смысле обеспечения хотя бы простой возможности существования для большинства населения, в смысле обеспечения его от голода, – эти хозяйственные условия настоятельно требуют достижения определенных практических результатов. Деревня могла бы прокормиться своим хлебом, – это несомненно, – но она сможет прокормиться им только в том случае, если действительно с абсолютной строгостью произойдет учет всего имеющегося хлеба и если с величайшей экономией и бережливостью сумеют распределить его между всем населением. А для правильного распределения нужна правильная постановка транспорта. А транспорт как раз всего более разрушен войною. И для восстановления транспорта в стране, отличающейся такими громадными расстояниями, как Россия, – всего более нужна стройная, крепкая организация, а, может быть, действительно миллионы людей, работающих с правильностью часового механизма. Теперь наступил как раз тот переломный пункт, когда мы должны, нисколько не останавливая подготовки масс к участию их в государственном и экономическом управлении всеми делами общества, нисколько не мешая подробнейшему обсуждению ими новых задач (напротив, всячески помогая им производить это обсуждение, чтобы самостоятельно додуматься до правильных решений), в то же самое время мы должны начать строго отделять две категории демократических функций: с одной стороны – дискуссии, митингования, с другой стороны – установление строжайшей ответственности за исполнительские функции и безусловно трудовое, дисциплинированное, добровольное исполнение предписаний и распоряжений, необходимых для того, чтобы хозяйственный механизм работал действительно так, как работают часы. К этому нельзя было перейти сразу, требовать этого было бы педантством или даже злостной провокацией несколько месяцев тому назад. Этого преобразования, вообще говоря, нельзя провести никаким декретом, никаким предписанием. Но настало время, когда центральным пунктом всей нашей революционной преобразовательной деятельности является осуществление именно этого преобразования. Теперь оно подготовлено, теперь условия для него назрели и теперь дальше откладывать и дальше ждать нельзя. Недавно при обсуждении вопроса о реорганизации и о правильной постановке железнодорожного транспорта возник вопрос о том, насколько единоличная распорядительная власть (власть, которую можно было бы назвать властью диктаторской) совместима с демократическими организациями вообще, с коллегиальным началом в управлении – в особенности, и – с советским социалистическим принципом организации – в частности. Несомненно, что очень распространенным является мнение, будто о таком совмещении не может быть и речи, – мнение, будто единоличная диктаторская власть несовместима ни с демократизмом, ни с советским типом государства, ни с коллегиальностью управления. Нет ничего ошибочнее этого мнения.
