Полное собрание рецензий - [9]
У моего любимого Аркадия Белинкова – ненавидимого советской светской чернью даже сильней, чем Терц, – стиль противоположный абсолютно: из пипетки азотной кислотой, каплю за каплей равномерно по всей окружности Сизифова камня… Терц и сам говорит, что Белинков ему, в общем, чужой. Тем удивительней – как он пишет об этом чужом: «Можно не разделять взгляды. Но нужно чтить память. А качество написанных Аркадием Белинковым вещей – это качество, и оно дорого стоит, и не так уж важно, что не имел он, допустим, в душе положительного героя. Мы еще не знаем, как нам отольются эти положительные… А Белинков с его „отрицанием“ не обманет, не отольется. Белинков – надежен. Белинков умер, сделал, заработал…»
Не все захватывает в этой книге. Скажем, аттракционы для иностранных славистов – не экстра-класс. И в заглавной работе (про «Капитанскую дочку») наводка на резкость – немножко того… Не важно. Главное – как часто фраза ходит ходуном от переполняющего ее восторга быть записанной. Главное – что А. Д. никуда не делся из русской литературы и, глядишь, многих еще научит думать побыстрей, ценить повороты винта, смолоду беречь свободу.
«Но, может, и мне с годами отпустится щепотка грехов за то, что, ничего не утаивая, я все пытаюсь записать? За какую-нибудь фразу, прекрасно сказанную, за одну заблудшую ненароком строку…»
Это спрошено не у нас. Нас не спрашивают. А жаль. Я ответил бы Абраму Терцу словами Андрея Синявского: умер, сделал, заработал.
Владимир Шаров. Воскрешение Лазаря
Роман. – Знамя. 2002. № 8–9.
Не только Бог непостижим. И по сю сторону есть вещи, действуют силы – и даже, в отличие от Вышеназванного, вполне очевидные! – которые уму человеческому не по зубам. Возьмите хотя бы так называемую Глупость. Остроумию, допустим, ничего не стоит плюнуть ей в неподвижную маску, но это и все, – а ум и этого не может, не говоря уже – маску сорвать и взглянуть прямо в лицо. Насмешек над глупостью – тучи, а научного определения – ведь нет. И вовсе не оттого – по крайней мере, я лично так надеюсь – не оттого ум неймет ее, что глупость трансцендентна, принадлежит мирам иным. Просто (ничего себе – просто!) она, как и прочие силы, о которых я говорю, создает вокруг своих людей и вещей – как бы поле, вот именно силовое, оберегающее: аппаратура интеллекта выходит из строя, дает ложные показания, вроде магнитной стрелки над аномалией.
Вспоминается труд А. Ф. Лосева о символе: чтобы обезопасить свой щекотливый, хотя и чисто философский сюжет от цензурных угрызений, маститый ученый нашел блестящий ход: взял в качестве примера герб Советского Союза; подверг его, так сказать, логической аутопсии. А что? Символ как символ, и обладает в этом качестве поучительно-внятной структурой… Бесстрастный, добросовестный анализ читается тем не менее как запись бреда.
Это все я к тому, что Владимир Шаров опять, в который уж раз, взялся за невозможное. (Вы, конечно, знаете: он писатель с душой и с талантом, автор, между прочим, замечательного романа «Репетиции».) Впрочем, одна цитата – по необходимости огромная – сразу даст, я думаю, понятие обо всем: о размахе замысла, о приложенных усилиях, об их тщете; а также о тональности текста – и почему думаешь о нем с тяжелым сердцем. Это финал, верней – апофеоз, последняя страница:
«И тогда чекисты запели. Они пели детскими, еще не ломавшимися, звонкими голосами, но они молились не о себе, и они не жаловались на бесконечные тяготы и несчастья; честно и прямо они требовали у Господа справедливости. Требовали для Адама и Евы права обратиться к своему Создателю. Их ясные, чистые голоса создали в воздухе какую-то никогда не виданную мной вибрацию; с макушки холма прямо вверх, к Богу разом поднялся мощный, бешено вращающийся столб воздуха. Он был похож на смерч, только сильнее любого, что мне в жизни приходилось встречать, и совершенно прозрачный. 〈…〉
Пока я неотрывно следил за тучей, следил, как она редела, возносясь выше и выше, превращалась в легкую дымку, я и не заметил, что Господь давно признал правоту чекистов и змея в горле Адама и Евы больше нет. Единые со всем своим племенем, они легко и свободно молятся Господу. Не успел я подумать об этом – понял, что и молитва, с которой они обращаются к Богу, новая, с прежней не имеющая ничего общего. Кончился вечный плач, вместо него человеческий род, от самого Адама до последнего родившегося на Земле младенца, наполняя радостью душу, возносил хвалу Господу и благодарность тем, кто воскресил их для вечной жизни.
Они пели, выводя медленно и плавно: „Славься, Господь, пославший к нам спасителей наших! Раскрыли они глаза наши на грехи наши, а прежде думали мы, что чисты и невиновны во всем. Роптали, как Иов. Ждали мы Христа, ждали, молили о Нем, годы считали, дни и минуты, а Он все не шел. Воздевали мы руки к небу, вопрошали: почему, доколе? Разве не переполнилась еще чаша наших страданий? Но Он не шел и не шел. И были мы уже готовы восстать, потому что мук наших не могли больше терпеть, столько их было. И вот пришли чекисты. Сначала не признали мы в них посланных Тобой, бежали в леса и пустыни. Но разве убежишь от Тебя, скроешься с глаз Твоих? Так и здесь – настигали они нас везде и тяжко наказывали за наше непослушание. И снова не понимали мы, что, Господи, Ты от нас хочешь? Роптали, неразумные. Не знали, что посланы они потому, что пришло время нас спасать. Дождались мы наконец. Не видели, что грехов наших столько, что одному Христу не искупить их и вовек, и сотне не искупить; чтобы нас спасти, нужны тысячи тысяч. Взяли они нас в нечистоте грехов, в мерзости и в зловонии помыслов, вскрыли гнойник тайных дел рук наших, и ужаснулись мы мыслям своим и намерениям, взмолились о пощаде. Выпустили они гной и очистили, освободили наши израненные души. Не побрезговали, взяли нас на руки, прижали к своей груди, чтобы отогреть и спасти. Кровью нашей смыли они грехи наши, приняли мы муку и через то очистились. Теперь мы легки“».
