Полночь в музее - [55]

Теперь, свежеподстриженный и облаченный в хрустящую от крахмала белую рубашку, чей воротничок немилосердно тер шею, он восседал за новеньким обеденным столом в шестиугольной комнате старушки и сам себе напоминал солиста, сбежавшего из хора мальчиков. Рядом, чинно сложив ручки, устроилась наряженная в красивое голубое платье Катька. Со времени их побега из бандитского логова сестра пребывала в непроходящем восторге перед Кисонькой, и Вадька с каждым днем замечал в ней все больше черт рыжей фифы. Его это и радовало и приводило в ужас. С одной стороны, Катька стала лучше себя вести, прекратила огорошивать гостей неожиданными заявлениями и научилась говорить «спасибо», вставая из-за стола. С другой, в ней обнаружилась неуемная страсть к новым тряпкам, которая грозила подкосить семейный бюджет. В своем страхе перед новыми манерами сестры Вадька встретил неожиданного союзника в лице Евлампия Харлампиевича (если, конечно, у гуся может быть лицо). Белый гусь был категорически против появившейся у Катерины привычки цеплять ему на шею разноцветные банты. Впрочем, сегодня, видимо, ощущая торжественность момента, он не стал протестовать и сейчас с любопытством выглядывал из плетеной корзины, красуясь алой лентой.

Раздался звонок в дверь, и на пороге появился Сева. Вручив хозяйке дома букет роз, он подсел к Вадьке, пока умиленно воркующая Греза Павловна ставила букет в банку с водой (увы, ни одной вазы у нее не осталось). Девчонки запаздывали. К счастью, развлекать старушку разговорами не было нужды, бегая из комнаты в кухню, она успевала трещать за четверых. Обеденный стол сверкал новехонькой посудой, с кухни неслись упоительные запахи. И только когда у ребят уже подвело желудки, а ожидание стало невыносимым, вновь прозвенел звонок, и Вадька помчался открывать, намереваясь высказать сестрам все, что он о них в данную минуту думает. Пылая праведным гневом, он распахнул дверь и… замер, не в силах пошевелиться.

– Может, ты дашь нам войти? – поинтересовалась одна из девчонок. Вадька посторонился, пропуская их, и снова застыл, не способный произнести ни слова. Напуганные воцарившейся мертвой тишиной, в коридор высыпали остальные и тоже молча вытаращились на невиданное явление. Рыжие волосы обеих сестер были завиты в крупные локоны и подколоты на одну сторону заколками с красивыми зелеными камнями. Два коротеньких платьица – розовое и желтое, обтягивали их фигурки, оставляя открытыми загорелые руки. На шеях, запястьях и в ушах поблескивали украшения, изящные сумочки болтались у одной на правой, у другой – на левой руке. Никаких кроссовок – обе были облачены в открытые босоножки. Чуть подкрашенные зеленые глаза лучились необыкновенным светом.

– Какая ты красивая! – выдохнул Вадька, пристально глядя на Мурку.

Та смущенно пробормотала:

– Настоящий боец обязан уметь пользоваться всеми своими преимуществами.

Тактичная Кисонька вдруг засуетилась, загоняя всех в комнату. Катька попыталась задержаться на пороге, но мелькнула Кисонькина рука, и любопытное дитя втащили внутрь. Вадька и Мурка остались одни в полутемном коридоре.

– Как ты узнал, которая из двоих я? – застенчиво спросила Мурка.

– Я тебя всегда узнаю! – выпалил Вадька, косясь на Муркины босоножки на платформе (в отличие от сестры, она даже принаряженная не в состоянии была носить каблуки). Вадька не вкладывал в свой ответ никакого потаенного смысла, поэтому он очень удивился, увидев, как Мурка буквально залилась краской, так что покраснело не только лицо, но и шея и плечи, а уши так просто пылали. Еще больше он изумился, когда почувствовал, что в ответ краснеет сам. Ему было ужасно неловко, но почему-то и очень хорошо, хотелось стоять так долго-долго. Они смотрели друг на друга и робко улыбались, и им совершенно не хотелось ни говорить, ни присоединяться к собравшейся у стола компании.

Весь кайф поломала Греза Павловна, выскочившая из кухни с пирогом в руках.

– О, Аллочка! И Вадик тут! – пронзительно возопила она. – Какая прелестная пара!

Мысленно плюнув и даже пожелав бойкой старушке хоть ненадолго ослепнуть (а еще лучше онеметь), Вадька решительно взял Мурку за руку и повел в комнату. Греза Павловна уже суетилась возле стола, нарезая пирог. Она походя сунула Вадьке бутылку шампанского, прощебетав:

– Открывайте, юноша, это мужская работа!

Вадька с испугом поглядел на очутившегося у него в руках стеклянного монстра. Ему еще ни разу не приходилось открывать шампанское, зато он не раз слышал истории о стреляющих в потолок пробках и обливающих гостей струях вина. Мгновенно представив, что скажут ему Мурка и Кисонька, если он испортит им всю красоту, Вадька взмок. Отчаянный взгляд, брошенный им на Севу, не остался без ответа. Мужественно сдвинув брови, друг присоединился к борьбе с бутылкой. Бережно, словно готовую взорваться бомбу, бутылку водрузили на стол, ободрали серебристую фольгу, раскрутили проволоку, потом Сева намертво вцепился в холодный зеленый сосуд, а Вадька едва дыша потащил неподатливую пробку. Проникнувшись серьезностью момента, девчонки замерли. Вот уже Вадьке осталось сделать последнее усилие, он набрал полную грудь воздуха, крепко-накрепко зажмурился и… выдернул пробку из горлышка. Послышался легкий хлопок, но не было ни визга, ни возмущенных воплей. Приоткрыв один глаз, Вадька глянул на бутылку. Над горлышком вился легкий дымок. Вадька бросил настороженный взгляд на Севу и успел заметить, как тот точно так же одним глазом опасливо изучает бутылку. Судорожно выдохнув, Вадька небрежно, как ни в чем не бывало принялся разливать шампанское.