Полночь - [37]

И в эту минуту Элизабет услышала, как вдалеке залился колокольчик, весело и звонко, как, должно быть, звучал много веков тому назад. У нее так сильно забилось сердце, что она вынуждена была облокотиться на балку, но тут колокольчик вдруг замолк. Элизабет бросилась бежать в конец улицы. А там в лавках — ни огонька, лишь серый свет сочился между крышами. Оглядевшись, девушка увидела заброшенный проход, прикрытый железной решеткой, будто какой-то безумец хотел запереть в нем наводящий тоску зимний ветер, завывавший под темными сводами, а в конце прохода виднелась улочка, заворачивавшая за угол первого же дома. В этом проулке никто уже не жил. Стоило лишь посмотреть, и сразу было видно, что за высокими окнами черным-черно, стекла разбиты, ставни хлопают.

Снова зазвенел колокольчик, но уже слабее, словно устал бороться с приближавшейся ночью. На этот раз Элизабет без колебаний пошла по улице, змеившейся среди зачумленных лачуг, и вскоре со вздохом облегчения увидела огни большого проспекта, который тянулся вдоль старинной крепостной стены города. Облако белой пыли окутывало эти пустынные места и, казалось, безраздельно царило над безлюдной мостовой и широкими тротуарами с чахлыми деревьями по кромке. Справа возвышалась стена казармы, конек ее крыши терялся где-то в вышине, куда не доходил свет фонарей. Чуть подальше по другую сторону улицы мерцали огни маленького кафе, туда-то и направилась Элизабет.

Дело в том, что она увидела похожую на игрушку повозку точильщика; какой-то мальчишка в синем фартуке забавлялся тем, что тряс колокольчик, но делал это так неумело, что слышалось лишь жалкое бряканье. Подошли другие мальчишки, привлеченные шумом, обступили тележку и начали вырывать друг у друга висевший на цепочке колокольчик, но тут дверь кафе отворилась, и показалась голова точильщика — ребятня бросилась наутек. Элизабет подошла к кафе в тот момент, когда дверь снова закрылась. Она была напугана неразумностью своего поступка. Уйти так далеко от дома затем лишь, чтобы отдать в заточку ножницы! Точильщик наверняка узнает ее. Что он подумает? Нет, она ни за что на свете не осмелится поглядеть ему в глаза, она слишком хорошо себя знала и могла с уверенностью сказать, что убежит, если он вдруг выйдет из кафе. Не остается ничего другого, стало быть, как вернуться домой с тупыми ножницами в кармане.

И все же она не решалась уйти. Надо было по крайней мере еще раз взглянуть на точильщика. С этой целью девушка подошла к окну кафе и поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть в зал поверх закрывавшей нижнюю часть окна занавески. К сожалению, запотевшее стекло не позволяло много увидеть, но она услышала, как молодой человек громко говорил и хохотал с товарищами. На этот раз Элизабет вслушивалась в разговор незнакомых людей с непонятным ей самой удовольствием, ей нравились грубость и сила, придававшие особую выразительность словам захмелевшего гиганта. А ровная манера, в которой разговаривали с ней в семье господина Лера, казалась ей теперь бесцветной и жеманной. Прижавшись носом, она видела сквозь запотевшее стекло только тени; вспомнила длинный кожаный фартук, нижний край которого при ходьбе бил точильщика по ногам, вспомнила чуточку небрежную походку молодого человека, его крепкие руки, белозубую улыбку, и ей захотелось посидеть с ним вместе в этом маленьком кафе, где пахло вином и табаком, слушать незамысловатые шутки и смеяться, хохотать во все горло, как эти люди, ведь они казались ей такими счастливыми. К ее удовольствию сразу же примешалась тоска по жизни, за которой она наблюдала лишь таким неудобным способом — через запотевшее стекло. И меж тем она чувствовала себя ближе к точильщику и его друзьям, чем к госпоже Лера и ее дочерям, к мадемуазель Бержер и сонатам Клементи. До этого вечера Элизабет никогда в жизни так остро не ощущала жесткие ограничения, сдерживавшие порывы ее наивной души, и теперь по щекам ее покатились слезы. Из нее хотели сделать благовоспитанную девицу, но теперь, в пасмурный декабрьский вечер, у окна кафе стояла и тихонько плакала от любовной тоски девушка из народа.

Наконец она ушла, потому что, как-бы там ни было, некоторые вещи оставались для нее невозможными по велению разума, хотя какой-то внутренний голос отчаянно и яростно кричал: «Почему? Ну почему?» Ответить на этот вопрос Элизабет не могла. Сама не зная зачем, она вернулась, снова подбежала к окну кафе и подышала на стекло в том месте, откуда могла бы увидеть точильщика; но в то мгновение, когда губы ее коснулись холодного стекла, ей показалось, будто она слышит презрительный смех Берты, которая всегда считала ее смешной девчонкой.

Через час Элизабет, уставшая от волнений, вернулась в свою комнату. Все ее поведение теперь показалось ей нелепым, и больше всего — та стыдливая робость, которая помешала дождаться точильщика возле кафе и смело поговорить с ним. В другой раз она не станет колебаться, но кто знает, когда она с ним повстречается. Конечно, он снова пройдет мимо дома через неделю-другую, но как дождаться этого дня? Она хотела видеть его сейчас. Уткнувшись лицом в подушку, Элизабет отчаянно зарыдала, не сдерживая своих чувств, как это свойственно молодым девушкам, безоглядно предающимся любому горю.