Полковник Горин - [47]

Когда Лариса Константиновна присмотрелась к Светланову, в его беге, рывках и бросках увидела что-то сходное с капризным упрямством и обостренным самолюбием мужа, которые принесли ей столько обид и слез. И ей захотелось уберечь девушку от несчастий, которые достались ей самой из-за неумения вовремя увидеть в красоте, силе и привлекательной настойчивости Аркадьева ограниченность желаний, пустоту. К чему все это привело, ей горько было сознавать. Среди малознакомых людей сейчас ей было легче, чем дома с мужем, который своими упреками довел ее до того, что она чуть не решилась пойти к Знобину за помощью. Но подумав, что Знобин всем, что она ему расскажет, поделится с Гориным, Лариса Константиновна устыдилась и, когда муж разразился еще одной очередью особенно обидных упреков, она второй раз чуть не заявила ему о разводе. Удержала дочь. Перенесет ли она, не совсем здоровая, утрату отца? На горе, любит его. И поймет ли, хоть с годами, нелегкое решение матери? Сохранит ли любовь к ней?

К тревогам о дочери примешались еще какие-то не совсем ясные чувства. Не хотелось вот так, сразу, покинуть этот городок. Что-то удерживало, с чем-то хотелось проститься и потом уже определить свое будущее.

Передумав все случившееся, Лариса Константиновна решила увести девушку подальше от молодого двойника своего мужа.

— У вас нет желания прогуляться? — предложила она Гориным.

— Да, нам лучше уйти, — согласилась Мила.

Женщины медленно шли по городку, не зная, о чем завязать разговор. Поравнявшись с клубом, Лариса Константиновна предложила зайти туда — ей очень захотелось поиграть, а одной неудобно. Первой согласилась Галя, мать пошла за ней.

Лариса Константиновна открыла рояль и долго сидела неподвижно, не решаясь прикоснуться к клавишам. Вспомнился голос рыдающей женщины из спектакля «Гранатовый браслет», который как-то передавали по радио. Последняя сцена в комнате Желткова. Редкие, в слезах, слова Веры Николаевны на фоне медленной «Лярго Аппассионато» из Второй сонаты Бетховена. Лариса Константиновна разучила ее, когда жила в Германии. Дочь уходила в школу, муж на службу, а она садилась за пианино. Так за полгода выучила все четыре части сонаты. Но играла лишь для себя, в минуты невеселых раздумий. И сейчас пальцы, не заботясь о том, как справятся с бетховенской бурной сложностью, наконец, сами тронули клавиши.

Знобин зашел в комнату, когда Лариса Константиновна играла уже вторую часть, медленную, тоскливую, как затянувшееся несчастье. Еще на улице он узнал, кто играет, и пошел на звуки. Слушая теперь музыку, сам поддался ей. Ему хотелось сказать: «Милые вы мои женщины, плюньте на все невзгоды; при всех неприятностях жить вое же чертовски хорошо». Но раздавшиеся в это время резкие аккорды остановили его. И опять — еле слышные печальные звуки, которые сменили почти веселые повторяющиеся трели третьей части и, наконец, песня-марш в последней — эта уже надежда и желание радости.

— Хорошо! — произнес Знобин опьяненно и повторил: — Хорошо!

Ларисе приятна была не сама похвала Знобина, а как он произносил слово «хорошо». Размягченным добрым голосом она спросила:

— Вы знаете, что я играла?

— Бетховена, а что, не знаю. Но все равно хорошо, почти как «Аппассионата».

— Вторая часть этой сонаты называется почти так же — «Лярго Аппассионато».

— Вот поэтому я, видно, и угадал… Знаете что, милые женщины. Вижу, вы загрустили, а в воскресенье это воспрещается. Разрешите рассеять ваше минорное настроение. Предлагаю прогулку за город. Есть у меня один знакомый дед. Будет уха, чудеснейшая!

Мила хотела уклониться, но Павел Самойлович, разгадав ее намерение, шутливо отверг его:

— Во-первых, Михаил Сергеевич достаточно умен, чтобы не ревновать вас, тем более ко мне, во-вторых, мы вернемся на концерт, а в-третьих… Вы не знаете, как хорошо подышать свежим воздухом, не говоря уже об ухе.

— Тимур же останется один…

— Заберем и Тимура.

И по дороге и на берегу реки Знобин шутил и шумел. Он мог бы казаться совсем веселым, если бы не его глаза, которые часто и пристально задерживались на Ларисе Константиновне, будто определяя, с какого боку и в какое время лучше к ней подойти. Когда женщины закончили чистить рыбу и заварили ее, он, хитро улыбаясь, сказал:

— Да, уховары из вас неважные. Надо было несколько рыбешек оставить для повторной варки и для заправки. В наказание, Лариса Константиновна, вооружайтесь удочками. Тимур тоже.

Знобин настроил удочки Ларисе Константиновне, Тимуру, забросил в заводь свою. Постоял. Взглянул на солнце, взобравшееся в самую высь поднебесья, на котором выметались белые стога курчавых туч, потом на изнуренные жарой ивы и березы, потянувшиеся своими тонкими руками-ветками, уже позолоченными первой осенней, листвой к воде, которая тоже лениво скользила куда-то вниз. Знобину и самому захотелось снять рубашку, сапоги и опустить ноги в воду. Но нужно было поговорить с Ларисой Константиновной.

Тимур, не выдержав бесклевья, побрел по берегу. Знобин встал, перебросил удочку на течение, потом еще раз и подошел к Ларисе Константиновне.

— Давайте посидим, — предложил он. Укрепив удочки над водой, подсел к Ларисе Константиновне, попросил разрешения закурить.