Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары - [28]

Цитирую главнокомандующего силами «сирен». Чтобы справиться с дезорганизацией работы на железнодорожных мастерских в Сороке, необходимо немедленно выпустить Сахарова под честное слово и позволить ему продолжить работу в Сороке. Ему необходимо сообщить, что данное решение принято до завершения расследования по его делу, и пр. Но этот приказ не отражается негативно на действиях британских офицеров, которые его арестовали. Это было сделано исключительно ради блага железной дороги. Некорректное обращение с Сахаровым во время ареста и отвратительные условия его содержания были совершенно излишними, неразумными и будут расследованы. Об исполнении доложите генералу Маршу.

Мне было трудно понять весь скрытый смысл этого сообщения — из него казалось, что мурманскую штаб-квартиру захватили большевики. Ответная телеграмма едва ли хоть сколько-нибудь отражала мои чувства:

Ни я, ни кто-либо еще в Сороке не имеем никакой информации о дезорганизации работы в городе. Пожалуйста, ознакомьте нас с фактами, которыми вы располагаете и которые могут обосновать освобождение Сахарова, поскольку факты, имеющиеся в моем распоряжении, свидетельствуют об обратном. После ареста я приказал, чтобы Сахарову было выделено отдельное купе железнодорожного вагона, которое до этого занимали британские офицеры. Ничего лучше у меня нет. В течение некоторого времени он жил в частном вагоне, принадлежащем чиновнику железной дороги. Пишу ему приносят из офицерской столовой. Должен ли я рассматривать вашу телеграмму как официальный выговор?

На это генерал Марш ответил:

Я лишь по ошибке отправил зашифрованную телеграмму от «сирен» в незашифрованном виде. Вы не должны рассматривать ее как официальный выговор. Лично я никогда не слышал о дезорганизации в работе, о чем по железной дороге и сообщил напрямую в Мурманск. Посылаю вам копию моей телеграммы «сиренам».

В своем ответе Мурманску генерал Марш процитировал мою телеграмму и добавил от себя:

Я резко протестую против того, чтобы о действиях британского офицера складывалось мнение до того, как он сможет высказать свои аргументы. Я также протестую против приказа выпустить на свободу потенциально опасного заключенного, пока не будут выслушаны причины его ареста в изложении офицера, ответственного за местную безопасность, и почтительно прошу, чтобы полковнику Вудсу была дана полная свобода действий по содержанию арестованных им людей.

Это происшествие проливает свет на лояльность генерала Марша по отношению к своим собратьям-офицерам, и в то же время позволяет составить определенное представление о доверчивости и неосторожности нового начальника штаба <Льюина>, который действовал по своей собственной инициативе, пока генерал Мейнард находился в Англии. Как выяснилось, вокруг этого офицера вращалась группа русских офицеров, настроенных против союзников, а он слишком легко верил им. Его неосмотрительность иногда вызывала определенные проблемы, но, по счастью, не имела серьезных последствий, так как ограничивалась теми периодами, в течение которых отсутствовал главнокомандующий.

Мне представился случай проявить свою власть, когда русский полковник без каких-либо известных мне полномочий отдал приказ о передвижении войск в Кемском округе, не получив на это разрешения ни от меня, ни от кемского управления. Я отменил этот приказ и послал офицеру вежливое письмо, в котором сообщал, что я с удовольствием пойду ему навстречу в любом важном деле, однако поскольку именно я отвечаю за данный район, то и все приказы о передвижении войск в округе должны проходить через мое управление. Ответ на это письмо так и не пришел, но примерно через две недели российский младший офицер сказал работнику железной дороги, что «мурманская штаб-квартира объявила полковнику Вудсу строгий выговор, который поставит его на место; возможно, его даже отошлют обратно в Англию».

Я ожидал подтверждения этим гарнизонным слухам с интересом и даже любопытством, и через неделю действительно получил «выговор» из Мурманска, составленный таким образом, что становилось очевидным совершенное непонимание ситуации и обстоятельств со стороны написавшего его человека. Я ограничился подтверждением его получения, однако при нашей первой же встрече его автор проявил достаточно такта, чтобы принести мне пространные извинения. Правда, по телеграфу они переданы не были.

Находившийся в Сороке русский генерал Звегинцев продолжал оставаться для нас загадкой, и всех нас интересовало его странное поведение. Ходили слухи, что большевики удерживают в Петрограде его жену в качестве заложницы, чтобы контролировать его действия; это могло бы объяснить его переписку с кем-то на вражеской территории, а также несколько таинственных случаев, которые иначе оставались недоступны нашему пониманию. Если он и испытывал антагонизм по отношению к союзникам, то, по крайней мере, был достаточно умен, чтобы скрывать этот факт, что не удавалось большинству русских офицеров. Определенное мнение о его позиции можно составить из случая, имевшего к нему непосредственное отношение.

Однажды днем в наш штаб зашел одетый с иголочки русский лейтенант, чьи пышные знаки отличия указывали на его принадлежность к Генеральному штабу. Он принес приглашение от генерала Звегинцева на «праздник»